Шрифт:
— Ну как, устроились с жильем?
— Да. Спасибо. Комнатка в гостинице уютная. И недорого.
— Ну, а мужа нашли?.. Встретились?
— Нет пока… То есть… ему сообщили о моем приезде. Завтра жду…
Они помолчали.
Александр Петрович спросил:
— Ну, как вам… наш город?
Женщина продолжала все тем же певучим, приятным голосом:
— Ничего городок. Грязный только… Несуразный какой-то. Жара, некрасивые улицы, пыль… Пора строить хорошие многоэтажные дома, как в других городах, знаете. У вас деревянная архитектура прошлого века — изба, забор, огород… Чего хорошего? А правда, что строить будут здесь металлургический завод-комбинат?
Александр Петрович кивал, слушал, удивляясь, что приезжая говорит то самое, о чем он думает каждый день.
— Правда! Вот видите — сплав?! И новый город строить будем.
Вынырнули первые бревна. Они плыли, переворачиваясь с боку на бок, приставали к берегу, а на быстрине, где бурлила вода, неслись во весь опор, раздвигая воду тупыми концами.
Женщина и малыш отошли в сторону.
Александр Петрович задумался о разговоре с Маро.
«Ничего. Скоро и бревна поплывут, а по дорогам и стальным путям понесутся машины с цементом и железом, платформы с бетоном и шлакоблоками».
На миг он представил себе новый город: высокие каменные дома, прямые улицы, фонтаны, площади — и на душе у него стало радостно и легко: «Дожить бы!»
На минуту смолкли голоса на берегу. По тротуару степенно двигался детский сад — группа малышей. Держа друг дружку за руки, они разноголосо пели песню, несли красные флажки, поспешая за тетей Гарпиной.
Александр Петрович невольно улыбнулся:
— Ишь, потопали, граждане, — и посмотрел на реку.
За первыми бревнами появились плоты; тяжелые, скрученные, они, покачиваясь, бороздили воду, и вся река заполнилась лесом — будто широкая, мощенная бревнами улица двигалась по воде вперед, вдаль.
Плотовщики с баграми направляли лес, плоты уверенно ходили по бревнам.
Одетая в новое платье, Гарпина махала большим платком и кричала первому плотогону:
— Грицько! Грицько! Коханый мой…
Дети недоуменно остановились и замахали флажками…
Александр Петрович дышал полной грудью, хмурил, улыбаясь, брови, весь подавшись вперед — туда, к плотогонам, к лесу, к реке, чувствовал, как сильно бьется сердце при мысли о новом городе.
«Да, так и жизнь — как сплав. На пороге запруды ставят, воду поднимают, а мачтовый лес идет вперед, без удержу рвется вперед, вдаль. Бревна ударяются о берег, роют землю, бьют комлями о камни, грохочут… Без плотогонов, без широкого пути — затор, беда».
В воздухе стало свежо от прибывшей воды, от разлившейся, разбухшей по краям реки, от леса, оттого, что за гору колесом закатилось огромное тускло-желтое солнце, и над синей тайгой, как зарево лесного пожара, охватила полнеба вечерняя холодная заря.
Слышались надсадные мужские и звонко-радостные мальчишеские крики:
— Лес идет! Спла-ав! Берегись! Ура!
Шум, пение, беготня, голоса людей, треск, удары бревен друг о друга, всплески воды слились воедино. И Александру Петровичу казалось, что сердце его стучит в такт этой могучей музыке жизни.
Подошли жена и дочь. Со словами: «А мы тебя потеряли», — встали по бокам, взяли его под руки.
Бревна на перекатах бились о камни, ворочали их. Сдиралась кора, летели щепы.
Ты плыви, капитан! Ты люби, капитан!..Дочь повернулась, недоумевая, удивляясь громкому шепоту отца, спросила:
— Это откуда, папа?
Александр Петрович обнял ее, рассмеялся.
— Это, Лина, Василий Макеев!
Он посмотрел по сторонам — на людей, с которыми жил, на лес, который плывет и плывет откуда-то с севера, где живут манси, куда уехал молодой врач-москвич, — и вдруг увидел Мышкиных. Они стояли в стороне, вздрагивая от гулких ударов бревен, глазея на народ, на сплав, на реку, на берег, и молчали, крестясь на старый северный город.
Александр Петрович с радостью подумал, что в его городе много и хороших людей, что они сейчас рядом с ним здесь, на берегу. И город этот — свой, любимый, родной город, потому что в нем живут эти люди, которых он любит и которые, пока он живет и работает, будут нести ему свои мысли, тревоги и радости.