Крупным планом даны лица слушателей. У многих от восторга текут по щекам слезы. Это — немецкие мещане, которых Гитлер освободил от вечного унижения и страха за свое будущее.

Входит Сергей, искоса смотрит на двух служащих и солдата с болезненной кривой улыбкой, слушающих победоносные крики из громкоговорителя. Нехотя, но все же поднимающих руку при патриотических возгласах «Гайль Гитлер!». И вдруг он узнал в солдате Курта. Немой сигнал глазами, едва заметный кивок. Сергей остановился перед рекламой и начинает ее читать. Курт пристраивается сзади, незаметно и быстро он что-то шепчет ему в ухо. Сергей изредка кивает годовой. Мрачнеет.

Крупным планом нахмуренное лицо Сергея. Из-за него видно лицо Курта, который рукавом утирает слезы. Вдали хор слушателей исполняет гимн «Дейчланд, Дейчланд юбер аллее» — это рейхсфюрер окончил речь. Крики «Гайль Гитлер!», хмурый Сергей и плачущий Курт поднимают руки.

Кладбищенская сторожка. Горит тусклая лампочка. Маленький старичок в форме сторожа греется около электроплитки. В зубах у него длинный кривой чубук трубки с фарфоровой чашечкой.

— Р-ррр Ра… Равенбург-Равенау? Да? Сейчас, герр-шафтен!

Сергей, Альдона и Ганс ждут.

— Гм… Нет… Странно…

Старичок снимает очки в железной оправе и протирает их. Поднимается. Он в нерешительности.

— Мои господа… Я, право, не знаю, смею ли…

Сергей сует ему деньги.

Старичок по-солдатски щелкает каблуками и вытягивается:

— Покорно благодарю!

И, подойдя вплотную, шепчет:

— На этом кладбище для бедных есть одно отделение. Там в железных запаянных гробах зарыты трупы, доставленные из гестапо. Понимаете? Вскрывать гробы нельзя и показывать место захоронения не рекомендуется. Но… я вам благодарен, майн герр. Вот ручной фонарь… Держите.

Сторож вынимает из стола книгу.

— Р… Р… Ра… Равенбург-Равенау. № 13.831. Шестнадцатая линия влево от боковой аллеи. Как найдете шестнадцатую линию, могилка будет четвертая или пятая, я по номеру вижу. Идите, мои господа. Возвращайтесь скорее.

Туманный вечер. Бесконечные ряды посыпанных снегом маленьких могилок и низеньких железных крестов. Все они совершенно одинаковы — могилки, кресты, ряды, перекрестки. Это кладбище для бедняков, похороненных за казенный счет. Сергей идет впереди, Ганс под руку ведет Альдо-ну. Луч белого света и белый кружок от фонаря прыгают по крестам и могилкам. Ни одного человека. Мертвая тишина.

— И это конец для такого наивного и доброго человечка, каким был наш Орленок. Бедная девочка…

— Но счастливая гражданка Германии, — сурово отвечает Сергей. — Пусть в будущей счастливой Германии люди не забывают, что к своему счастью они дошли по таким могилкам…

Они шлепают по слякоти.

— Вот шестнадцатая линия. Сворачиваем налево.

Кружок белого света скачет по железным перекладинам крестов.

— Вот она.

Темно. Луч света освещает узкую железную перекладину, на которой сверху лежит мокрый снежок, а по нижнему краю повисли крупные капли талой воды. На перекладине надпись: «М. Ravenburg-Ravenau. Sonderregister № 13.831» [3] .

Гаснет свет. Три фигуры молча стоят в ночной темноте. Их еле видно, но все-таки видно на фоне багрового зарева, полыхающего над большим городом.

Бульвар. Два господина сидят на скамейке, уткнувшись носом в газеты, их лица не видны прохожим. Один, потолще и пониже, читает английскую газету. Видны его ноги в тщательно наглаженных брюках, в руке трубка. Другой, высокий и худой, читает испанскую газету, он вытянул длинные ноги, в руке сигара.

Шепот Степана:

— Надо усилить прослойку местных антифашистов в твоей группе. Они очень пригодятся!

— Кого советуешь?

— Курта и его мать. Пусть держат конспиративную базу, в помощь Аптекарю.

— Все понял.

— Выполняй.

Проливной дождь. Густой лес. Ночь. Две фигуры пробираются сквозь кусты.

— Страшно-то как… Давай передохнем.

— Надо идти, мама. Отдыхать опасно. За немецкой границей нас должен встретить Ганс.

Тень в кустах. Негромкое.

— Кто идет?

Две фигуры замирают.

— Это я, Ганс! Что, напугались? Я уже час вас жду!

— Тьфу, все кончилось!… Мы уже не в Германии, мама!

Старушка крестится. Все трое исчезают в кустах.

Вид сверху. Оживленная улица европейского города, два непрерывных потока машин. Один поток движется в одном направлении, другой — в обратном. Движение автомобильных рек на перекрестке обрывается, и пестрые толпы пешеходов бегут через улицу, сталкиваются посредине и разбегаются на тротуарах. И снова приходят в движение могучие потоки машин, им нет числа. У них своего ничего нет. Тысячи железных коробок упорно продвигаются вперед, как поток бездушных металлических насекомых.