— На себя лучше посмотрите, — обиделась Алена.

— В каком смысле? — Директор посмотрел на Алену. В его глазах обозначилось любопытство.

— Он схему три месяца чертил, а вы её потеряли.

— Какую схему?

— Ну не схему… Чертёж… Он с утра до вечера над ним сидел, только про него и говорил. Всю голову своим чертежом заморочил. А вы потеряли.

— Я?

— Ну, не вы. Кто-то из ваших. Тоже начальник.

— Как же так?

— А я откуда знаю? Наверное, положил куда-то, а куда — забыл. Может, в такси оставил, пьяный был…

— А почему я об этом ничего не знаю? Где Николаев?

— Я первая спросила. Директор оглядел присутствующих.

— Я его сегодня не видел, — сказал один.

— Может, заболел, — предположил другой.

— Заболел… — задумчиво догадалась Алена. — У него хроническая пневмония. Он вообще простудливый.

— А вы ему кто? — спросил директор.

— Я ему никто, — вспомнила Алена. — С сегодняшнего дня… А то, что он диссертацию не пишет, так это даже честнее. Сейчас все пишут, как летописцы. Всеобщая грамотность. Палкой кинешь, в кандидата попадёшь.

Директор смотрел на Алену без раздражения, как лев на кошку. Может быть, почувствовал их родственность, ведь, в конце концов, — лев тоже кошка.

— Ну, я пойду, — предупредила Алена и действительно пошла, отодвигая от деловых людей свой праздничный облик.

Перед тем как скрыться за дверью, обернулась и тщательно попрощалась с секретаршей.

…Телефона у Николаева не было. Он жил в новом районе, и телефон здесь планировали на 1979 год.

Дверь отворила мамаша Николаева. Это была кокетливая старуха. Вечная женщина. Алена про себя называла её «жабка» — уменьшительно от слова «жаба». Жаба — грубо. А жабка — как раз.

Николаев был связан со своей мамой таким образом, будто ему при рождении забыли обрезать пуповину, и у них до сих пор общее кровообращение. Николаеву шёл" тридцать второй год, но он был пристегнут к жабкиной юбке большой английской булавкой.

Таких мальчишек в своём отрочестве Алена дразнила «мамсик». У них во дворе жил такой. У него, наверное, было какое-то имя, но его никто не знал. Все звали его «мамсик».

Иногда Николаев устраивал бунт и исчезал. Жабка не волновалась. Она знала: её бре-ке-кекс вернётся в болото, она накормит его червями и личинками и сама приведёт ему Дюймовочку. Так оно и бывало!

Однажды жабка сказала Алене: «У меня в вашем возрасте уже было двое детей». Алена её поняла. Она хотела сказать: «Выходите замуж, обзаводитесь семьёй, а не теряйте времени возле моего сына. Все равно у вас с ним ничего не получится».

Алена и жабка не нравились друг другу. Без причин. Просто не совпадали электрические поля. А может быть, была причина — Николаев. У них был один объект любви, и каждой хотелось владеть им безраздельно.

— Здравствуйте, — поздоровалась Алена.

— Добрый день, — отозвалась жабка, несколько удивившись появлению Алены и её боевому оперению.

— А Саша дома? — спросила Алена.

— Саша на работе, — ответила жабка очень вежливо и даже как бы сострадая, что Алена до сих пор не обзавелась семьёй, а бесперспективно бегает за её сыном.

— Его на работе нет. Я только что оттуда.

— Не знаю. Во всяком случае, мне он сказал, что он ушёл на работу.

Алене захотелось сказать: «Жаба». Но она справилась с желанием и сказала:

— До свидания.

Алена спустилась пешком до первого этажа. Вышла на улицу.

Двор перед домом был засажен зеленью. Высокая костистая старуха широко шагала, как послушник, тащила за собой шланг.

Алена остановилась в раздумье. Николаев пошёл на работу и не пришёл на работу. Значит, что-то случилось. Может быть, он попал под машину?

Она подняла голову, разыскивая глазами окна Николаева.

Жабка маячила в окне, и даже отсюда были видны её остановившиеся встревоженные глаза. Видимо, ход её мыслей был тот же, что и у Алены. Определённые ситуации рождают определённый штамп мышления.

— Вера Петровна! — позвала Алена. Жабка тут же высунулась в окно.

— А вы не знаете, где бюро несчастных случаев? Жабка тут же исчезла, может быть, рухнула в обморок.

. Алена подождала немножко, потом пошла, в раздумье, к автобусной остановке.

Если Николаев попал под машину, то его скорее всего отвезли в Склифосовского. Можно выпросить халат и войти к нему в палату. Войти и осторожно лечь возле него на кровать. Николаев будет лежать в её флюидах, как в тёплой ванне, и ему не будет больно. И не будет страшно. Она подвинет губы к его уху, тихо спросит:

— Ты меня слышишь?

Он сомкнёт и разомкнёт ресницы, как бы кивнёт ресницами.

— Я устала, — прошепчет Алена. — Мне надоело.