Но всё равно «Император Александр I остался недоволен поступком князя Кутузова и выразил это в следующем рескрипте: “Из донесения вашего, с князем Волконским полученного, известился я о бывшем свидании вашем с французским генерал-адъютантом Лористоном. При самом отправлении вашем к вверенным вам армиям, из личных моих с вами объяснений известно вам было твёрдое и настоятельное желание моё устраниться от всяких переговоров и клонящихся к миру сношений с неприятелем. Ныне же, после сего происшествия, должен с тою же решимостью повторить вам: дабы сие принятое мною правило было во всём его пространстве строго и непоколебимо вами соблюдаемо…”»{163}.

Понять государя можно — он безукоризненно исполнял взятую на себя роль бескомпромиссного «спасителя Отечества»: никакого мира, «пока хоть один вооружённый француз…» etc. Но не понять фельдмаршала Кутузова также нельзя — он выиграл необходимую передышку путём военной хитрости. Признаем, что гораздо легче давать указания из Петербурга, нежели решать насущные вопросы, находясь на театре боевых действий.

Французы пока ещё верили русским, тогда как русские самим себе — не очень. Фельдмаршал Кутузов вынужден был лукавить перед Александром I, при том что самому русскому государю не слишком доверяли его подданные. Тильзит здорово подорвал авторитет императора; оставление без боя Российской земли и сдача Москвы возмущали буквально каждого. Слово «измена» порхало над радами отступавших войск; в придворных и в военных кругах откровенно опасались каких-нибудь новых унизительных договорённостей с Наполеоном…

Недаром в те же самые дни в офицерских палатках лейб-гвардии Семёновского полка — любимого воинского соединения Александра I, стоявшего на бивуаке под Тарутином, каждый день происходили ожесточённые споры. Молодые офицеры — Иван Якушкин, братья Сергей и Матвей Муравьёвы-Апостолы, князь Сергей Трубецкой, Пётр Чаадаев и иные — кипели негодованием, обвиняя фельдмаршала чуть ли не в прямом предательстве Отечества. Императора не называли, но намёки на него были… Присутствие Лористона вблизи русской армии воспринималось офицерами как доказательство подготовки за спинами сражающихся позорного мирного договора — ибо какого ещё соглашения можно было ждать, когда враг находился в древней столице Российского государства?

Жаждой отмщения горело каждое сердце. Однажды молодые гвардейцы даже поклялись не прекращать борьбы с врагом несмотря ни на что и в случае заключения мира сформировать и возглавить партизанские отряды из собственных солдат, вооружить крестьян и этими силами преследовать французов до тех пор, пока все они не будут изгнаны из российских пределов.

Насколько мы помним, преображенцы, семёновцы и кавалергарды были элитой гвардии и достаточно часто общались между собой. Михаил Орлов бывал на семёновских стоянках и, слушая подобные разговоры, которых никто от него не таил, всей душой сочувствовал патриотическому порыву. Ему очень хотелось утешить и успокоить своих друзей — однако делать этого было нельзя. Он, посвященный во многие тайны Главной квартиры и сам принимающий участие в этой «игре», прекрасно знал, что ведение переговоров с французским посланником — тактический ход мудрого главнокомандующего, а потому французы питают на их счёт ничем не подкреплённые иллюзии… Вот только сказать об этом Михаил не мог: лишь намекни, что никакого мира не будет и быть не может, — и радостное это известие разлетелось бы по русскому лагерю.

Отечественная война 1812 года пробудила во всех слоях русского общества небывалый патриотический подъём, чувство национальной гордости, сознание личной причастности к судьбам России. Что бы там потом ни говорилось, но именно это сознание вывело офицеров гвардии на заснеженную Сенатскую площадь в Петербурге 14 декабря 1825 года…

Приказ сопровождать Лористона Михаил Орлов получил уже с нового места службы — незадолго до этого поручик был назначен в «летучий» кавалерийский отряд генерал-лейтенанта Дорохова. Ранее мы уже сказали несколько слов об этом блестящем кавалерийском начальнике, отчаянном гусаре, замечательном патриоте — одной из звёзд первой величины в неповторимом созвездии русских генералов Двенадцатого года.

Надеемся, читатель помнит об ошибке, вкравшейся в формулярный список нашего героя. Ранее приведённый текст должен звучать так:

«…находился в сражении… августа 24-го и 26-го чисел при селе Бородине, начальником штаба отдельного отряда генерал-лейтенанта Дорохова при взятии города Вереи сентября 29-го…»{164}

То есть запятую следует перенести так, чтобы было понятно: Орлов был начальником штаба у Дорохова в день взятия Вереи, а отнюдь не — как это следует из текста оригинала — при Бородине.

Штурм Вереи, города, важного по своему географическому положению, — самый блистательный подвиг партизанского отряда генерала Дорохова.

Для выполнения этой задачи «Дорохову отделили по два батальона Полоцкого и Вильманстрандского пехотных полков, батальон 19-го егерского, по два эскадрона Мариупольского и Елисаветградского гусарских полков, два полка Донских казаков и 8 орудий. Кроме того, присоединили к нему партизанский отряд князя Вадбольского.

Сентября 27-го Дорохов пришёл в Боровск, оставил здесь охранительный отряд на сообщениях с армиею, другой послал в Купелицы на Московскую дорогу, идущую из Вереи в Можайск, а с остальными двинулся на Верею. В Волченке велел он сложить ранцы; налегке, ночью переправился через Протву и в 4 часа утра приблизился к Верее. Расположенная на горе, около 5-ти сажен [113] вышиною, Верея была обнесена неприятелями земляным валом и палисадом. Гарнизон Верейский состоял из батальона Вестфальских войск. Поднимаясь с места, Дорохов кратко, но в сильных выражениях приветствовал отряд свой, объясняя ему предписанный Кутузовым подвиг. “Товарищи! — сказал он им. — Главнокомандующий приказал нам взять Верею. Укрепления города построены на горе, в пять сажен высоты и обнесены палисадами. Завтра перед рассветом пойдём, а с рассветом возьмём”. Пятеро верейских жителей: отставной солдат и четверо мещан, Гречишкин, Прокудин, Жуков и Шушукин, вели русский отряд к городу, куда Дорохов велел идти тихо, не стреляя, и атаковать внезапно штыками. Беспечно спавший гарнизон был схвачен врасплох, когда войска сняли часовых и ворвались в город. Неприятель хотел защищаться, стрелял из домов и из церкви, где заперлись многие, но по кратком сопротивлении сдался; полковник, 15 офицеров и 177 рядовых взято в плен, при чём отбито у неприятеля одно знамя. Отряд неприятельский показался по дороге из Борисова, но, видя Верею занятую русскими, отступил поспешно. Более тысячи вооружённых крестьян, предводимых священником Верейского собора Иоанном Скобеевым, явились к Дорохову, срыли Верейские укрепления и собрали остальных, спрятавшихся неприятелей. Запасы хлеба розданы были крестьянам, а военная добыча солдатам. Отставной солдат и четверо мещан, ведшие отряд, награждены Знаком отличия Военного ордена» {165} .

«Взятие Вереи открыло партизанам Московскую столбовую дорогу, по которой из Смоленска в Москву и обратно двигались неприятельские обозы, парки, больные и отсталые. Партизаны выступали обыкновенно до рассвета, налетали на фуражиров, команды и транспорты, истребляли запасы и зачастую отбивали наших пленных, после чего также быстро уходили и укрывались большею частью в лесах, отчего и делались неуловимы»{166}.

Наградой генералу Дорохову была золотая, алмазами украшенная, сабля с надписью «За освобождение Вереи».