А тем-то, другим, Старик видел, тем было неловко, неохота им было это проделывать, поддерживать, поддакивать, да ведь они заранее обо всем условились, все решили; неловко, да ведь роль! Ну и что — роль? Кто сказал, что обязательно играть по роли? Человеки они или куклы?

Думали, все пойдет как обычно в таких случаях, он включится в ситуацию и тоже примет соответствующую роль, поймет их да и пойдет им навстречу, даже посочувствует им в тяжком их спектакле, и все кончится самым банальным, благополучным для них образом…

А он — разъярился.

Наорал на них.

И не жалеет об этом. Еще чего, жалеть! Он таков, как на той самой фотографии. И не намерен вести себя, как они ждут. Они сделали налет, он отбил первое нападение, наорал на них; они ему пригрозили. Ну и что, — может, они думают, что озадачили Старика? Да они себя озадачили! Как им теперь поступить, вот им проблема, что ж, ворочайтесь, ворочайтесь…

— Гена, ты едешь как очень, очень важная гусыня.

Он отправился дальше пешком, быстро шел в вечерней московской толпе, по влажному черному асфальту, мимо серых зданий, под ярким белым светом уличных фонарей.

Вот он идет — легко, чуть подпрыгивая. Маленький, очень худой; высохший.

Его руки. Они пролетают вперед, отбрасываются за спину, задевают прохожих. С годами его руки отвоевали себе самостоятельность. Стали автономны. Они сами по себе, он сам по себе; он уже привык.

Старик пошел быстрее. Это помогало.

Итак, пусть они ломают головы, что им теперь делать. Он не уступит.

Уступить-то придется…

Да что, в конце концов! Может, он перестанет быть автором своей теории? Академиком? Лауреатом? Институт у него тоже не отберут. Не посмеют. Да и не обойдутся.

Ну, а с этим его местом, с этой должностью… Можно подумать, он уцепился за это кресло! Он не преувеличивал роли собственной личности в истории, в конце концов, он совсем может уйти, ничего, как ни обидно сознавать, не стрясется. Так-то. Теперь они его поднимут на пьедестал и устранят от дел. Знаем. Одному ему известно, сколько он себя вложил во все это… Понятно, есть и другие, кто на этом месте, наверное, окажется не хуже, ну напорют где-то, бывает, и у него бывало…

Ладно, он уступит… Но…

Кому при смене власти плохо может быть, так это Леониду, вот ведь сейчас уже они на него взъелись. Откуда это все-таки идет?

Преемник… Хотите, чтобы Старик подумал о преемнике? Ладно же! Он сделает рокировку. Это должно удаться. Да, должно. Точно. Он уйдет, черт с ними, но преемником его будет Элэл. Вот как!

Он проведет Леонида на свое место. Нажмет на все педали. Им придется это проглотить…

Гена, как обычно, ждал впереди, у площади.

— Извини, Гена.

— Куда поедем?

— К телефону.

— Междугородная?

— Да. Леониду.

Считаете, Элэл себя исчерпал? Хорошо же…

— Из дому звонить будем?

— Из дому? — Старик вздохнул. — Да уж давай из института…

…Служебные телефоны не отвечали, там было поздно, — разница во времени; Старик набрал номер домашнего, трубку сняла Тамара.

— Я жду его, он пошел в институт и что-то задержался…

Старик изложил ей свой проект.

— Спасибо… Я рада. Дело не в должности, вы понимаете. У меня свои соображения. Все это значит, что через полгода Элэл снова будет дома… Я мечтаю, чтобы он вернулся, уехал отсюда, чтобы у нас опять была семья. Ведь я извелась. Я приехала сейчас за ним забрать его любыми путями. Это мой решительный ход, если хотите.

Старик слышал, как меняется ее голос.

— Вот видите, какая радость для меня, выходит, я уже у цели. А дочка как обрадуется…

Она заплакала.

— Извините, звонок, кто-то пришел, я сейчас открою… так настойчиво… нет, это не он, у него ключ…

Савчук пропустил вперед Кирилла и вышел вслед за ним. Машина была наготове.

— Спасибо, — сказал ему Кирилл.

— Сочтемся.

— Почитаю и дам тебе знать.

— Не пропадай, — сказал Савчук на прощанье.

Рукопожатие.

Машина скрылась, Савчук еще стоял на дороге. Огляделся. Главный вход, лабораторный корпус; недлинная вереница зданий института и жилых домов, взбирающихся от берега по склону, все в красном закатном свете. Тайга, скалы, вершающие хребет. Кедровый мыс. Вроде все на месте.

Савчук пошел к себе.

На столе у него лежало заявление Ивана Егорыча. Опять плоды деятельности Баранова!.. До таких высот, сказал себе Савчук, ты еще не опускался. Всегда у него было правило — не брать людей, которых он не знал или знал недостаточно; раньше Савчук держался своего правила очень строго, мог себе это позволить, институт был маленький, обозримый, камерный; наконец, Савчуку удалось произвести революцию в умах академического начальства, — сколько он энергии на это потратил; институт стал быстро расти, что имело последствия не только положительные; вот, пожалуйста, — Баранов. Лабораторию надо было кому-то поручить, других кандидатур тогда не оказалось. Фамилия, конечно, вполне биологическая… По бумагам — все прекрасно… Впечатление от разговора с ним осталось хорошее, Баранов очень корректно дал понять, что поддерживает точку зрения Савчука на проблему Яконура, вроде тут было не поддакивание, а собственное мнение; заманчиво приобрести еще единомышленника… да кто знал, что у него в голове!