Элэл удавалось как-то направлять работу Михалыча, в короткий срок Михалыч сделал несколько блестящих публикаций, над ним забрезжило некоторое подобие прежнего ореола; заговорили о том, что его докторская будет событием. Но едва Элэл потерял возможность им заниматься, Михалыч опять перестал за собой поспевать. Когда Герасим уговаривал его вернуться в старое русло, где им удалось бы сотрудничать и вместе продвигаться к модели, Михалыч вовсю набирал материалы уже по новой теме; однако и она к тому моменту не слишком его интересовала. Михалыч обдумывал первые шаги в очередном новом направлении; затем он увидел, что в тематике, в которую собирался вторгнуться, его возможности не выше, чем у тех, кто там давно работал, и опять оказался перед необходимостью решать, куда плыть дальше. Тем временем оптимизм в представлениях о нем развеялся, о диссертации Михалыча начали говорить как о несостоявшейся; с предполагаемым первым оппонентом — Снегиревым — он принялся соперничать в проверке того самого морисоновского уравнения. Одним словом, все нормальным, знакомым уже образом шло прахом.

Между тем Михалыч делал, что хотел, оставался, таким образом, самим собой и, следовательно, был счастлив. Происходившее с его репутацией или диссертационным продвижением не занимало Михалыча.

Кто-то полагал, что это род пижонства. Кто-то пожимал плечами: Михалыч, мол, с его потенциалом, может себе еще и не это позволить, и все ему сойдет, понимает, что такой запас мощности, как у него, гарантирует от падения носом в землю. И то, и другое было неверно: он уже знал, как оказываются ни с чем, да и не в его характере было играть. Он просто оставался самим собой! Это было его естественное состояние.

Исходит ли от него сияние, готовится ли секретарь ученого совета назначить его защиту, соответствуют ли пришедшие сегодня ему в голову идеи лежащим где-то в сейфах утвержденным графикам, учитывает ли бухгалтерия его персону при перспективном планировании, — в круг его интересов не проникало и его поступков ни в коей мере не могло определять. Он был счастлив, — все, из чего складывалось это его состояние, всегда находилось при нем, принадлежало ему, все это было такое, чего нельзя из человека вычесть.

Всё ли?

Нет, не всё.

Но теперь как будто можно стало надеяться, что Элэл встанет…

Карп нашел тихую заводь, ткнулся в берег. Привязал лодку; сел на бревно, смотрел на Яконур.

Нравилось ли ему в инспекции?

Форма — ничего. Красивая. Нашивки, фуражки. На жетоне — два осетра…

Карп улыбнулся.

Нравилось, но надоело. Надоело, что называют Гитлером, фашистом и еще кто кем может.

Будто он людям зло хочет сделать. Не понимают, что он в общем-то хочет добра.

А может, и понимают, да все равно…

Вот врач: вылечит — ему за его работу спасибо говорят. А Карпу за работу одна ругань.

Хотя сдвиги, конечно, большие. Не то что раньше, когда с инспектором никто не считался. Даже комбинатовские проекты все будут согласовываться с рыбоохраной, подпись, печать, все как надо. Карп гордился этим. Да и все иначе относиться начинают; вот поехал он с милицией, встретили одного, а он и говорит: «Не надо тебе милиционера, мы тебя, Карп Егорыч, знаем».

Внуки спасибо скажут? Может, и скажут…

Кто уж не скажет, так это Прокопьич. Сколько раз Карп его предупреждал: «Прокопьич, попадешься». После того как сеть он столкнул, отказался от нее, — вроде в хороших отношениях остались, поздоровались в поселке при встрече; опять его Карп предупредил. А потом соседка постучалась, старушка, с поручением, — передавала: если не выйдет Карп двое суток, будет ему новый мотор «Вихрь», что сотни четыре стоит. От кого — старушка говорить не могла. Карп ей наказал, как обратно передать. Через неделю стал варить себе обед — пошел во двор, взял из-под навеса поленьев, сунул их в печку, разжег, — и рвануло так, что всю печь разнесло. Карп, хорошо, в погребе был, за продуктами лазил. Ну, это известное дело: выдолбить в полене дыру, заложить взрывчатку да и подбросить…

В заводи было мирно, тихо.

Карп увидел в воде прямо перед собой молодого сига. Он стоял, совсем молоденький, над камнями у его ног. Темная спина, серебристое брюшко, выемка на хвостовом плавнике: невесомый, обтекаемый. Золотился, отсвечивал слегка выкаченный глаз, смотрел из воды на Карпа.

Карп ему подмигнул.

Юный сиг стоял у его ног спокойно, будто знал: этому человеку может он доверять.

Опасался Михалыч и за Женьку: она ушла к Михалычу в самые тяжелые его времена, когда он еще не ожил у Элэл; ушла от очень благополучного доктора; Михалыч боялся, что она может повторить это, если он станет благополучен. Хотя соображения выглядели вполне абстрактно, страхи Михалыча были совершенно реальными… Я вижу, как смотрит он на нее, вижу, как она смотрит на него; слышу ее голос: «Подними вот так… Повернись… Можешь опустить…» Нет, она не уйдет.

И еще его заботило — куда же теперь ему плыть…

— Послушай, Герасим! Моя очередь. Теперь я проиграю на тебе одну штуку.

Куда он задевал эти странички? Нет, не найдешь… Как же там?.. Он был тогда очень этим увлечен… До конца, конечно, не довел; все хотел вернуться, не получалось; может, самое время? Да, пожалуй, он готов… Так как же там было?.. Ага, сейчас… Вот карандаш и бумага; спасибо, Женька…

— Я по рукам вижу, что тебе нужно!

Умница. Итак!.. Ведь даже сообщение делал об этом однажды на конференции, получилось оно, правда, туманным; кажется, мало кто понял. Да и сам не все понимал. И сейчас еще… А все-таки! Там один поворот был красивый… Ну же, ну! Начал. Релаксационные измерения… Кинетические закономерности реакции… Пространственное распределение активных центров…