— а мы о том в их возрасте думали?

— Так разве плохо, что понимают они больше нашего?

— Под такой ношей и более крепкие плечи гнутся.

— Вот и не разлучай их пока, братец. Вдвоем все вынести легче, чем поодиночке.

— Алексей просится школу устраивать, Софью за собой тянет, а ведь не бывало такого ранее. Как бы не прокляли…

— Да кто решится, братец?

— И не по чину это Софье…

Анна вдруг упала на колени перед царем. По лицу побежали слезинки.

— Братец! Христом — богом прошу! Смилуйся!

Как ни грозен бывал Тишайший царь, но перед женскими слезами устоять не сумел. Тем более просили не жена и не сестрица Татьяна, а самая тихая и безропотная Анна. Сердце не каменное…

Царь поднял сестрицу с колен, вытер ей слезы…

— Знаю, о чем попросить хочешь.

— Не в школу ж она рвется, ей рядом с Алешей быть хочется! Я с ней бы поехала, приглядела, чтобы все было по чину…

— Посмотрю, что старец скажет, подумаю…

Но видела, видела Анна — чуть дрогнул царь. Не за себя ведь просила, за племянницу. Под пыткой бы женщина не призналась, но иногда казалось ей, что Софья — живой веселый огонек. Который горит ясно и ровно. Дунешь — погубишь. И еще она понимала, что у нее так никогда не было. Она жила, как в полусне, с рождения и до того дня, как малышка вцепилась в нее и посмотрела в глаза.

Вот у сестрицы Ирины такое было, когда к ней королевич сватался. Загорелась, да потом и потухла, зола осталась. Татьяна сейчас горит, но пламя это дурное, нехорошее. Неправильное.

А Софью она погасить не даст. Понадобится — в ноги старцу кинется. Понадобится — на коленях от Москвы до монастыря проползет. Потому что впервые за невесть сколько лет живой себя почувствовала.

Живой и счастливой…

— не плачь, сестренка…

Алексей Михайлович сам утирал катившиеся по лицу женщины слезы и думал, что может, и не стоит рушить детскую дружбу. До Бога высоко, до Дьяковского далеко, авось и можно разрешить маленькую вольность?

Пусть дети подольше не расстаются. Эвон, они до чего вместе додумались. А он приезжать будет, приглядывать… да и не одних ведь отправит! С сестрицей Анной. Пусть пару лет поразвлекутся, почему нет?

Уж ему-то лучше всех остальных известно, сколь богата запретами и ограничениями царская жизнь.

Сам монастырь Софье понравился. В той жизни она, конечно, в нем не бывала, с брезгливостью относясь к тем, кто гадил в жизни и ханжествовал в церкви. А иначе и не скажешь. Можно подумать, что покаяние отменяет сделанную гадость! Ан нет! Подлости тебе Бог не простит, что бы там попы не пели. Она на весь род твой ляжет…

Ну да это ушло в прошлое, а сейчас она смотрела на белокаменные здания и думала, что красиво.

Есть у русских чувство стиля и гармонии. И ни одно другое здание так не вписалось бы в эти холмы, это синее небо… блестят на солнце золотые купола и невольно хочется улыбнуться. Мир — прекрасен, разве нет?

Разумеется, появление женщин в мужском монастыре было обставлено ужасно церемонно, но Софья все стерпела. И коридор из монахов, которые держали нечто вроде тряпок, и перегородку в храме, за которой пришлось прятаться… все ради одной встречи.

Игумен Дионисий. Настоятель монастыря.

Какой он?

Длинные седые волосы и борода, черные брови, высокий лоб, черная ряса, делающая его кусочком монастырского сумрака — и неожиданно яркие и умные серые глаза. Такие… рентгеновские.

Первым изобрел рентген русский приказный Иван Пушков. Согласно летописи, он говаривал своей жене Марфе: 'я тебя, стерва, насквозь вижу!'.

Анекдот всплыл неожиданно, Софья моргнула — и весело и искренне улыбнулась игумену.

— Доблый день, батюска…

Она искренне старалась исправлять картавость, но сейчас не видела смысла стараться. Она — трехлетний ребенок, так ее и воспринимайте.

И ответом на ее улыбку стала такая же теплая и сияющая улыбка мужчины.

— Добрый день, дитятко. Поздорову ли?

Софья кивнула. Мол, жива — здорова, чего и всем желаю. Дальше разговор пошел в русле светской беседы, хотя Софье все время приходилось напоминать себе — ей три года! Не пятьдесят! Цыц!

Поинтересовался уроками — перевела все стрелки на Алексея.

Поинтересовался верой — честно ответила, что Бог — есть. А остальное… молитвы знаю, чего еще надо? Я женщина, существо априори глупое, вот!

Номер не удался. Разговор длился порядка десяти минут, когда игумен кивнул каким-то своим мыслям и поманил Софью к иконам.

— Повторяй за мной…

Молитвы Софья знала, и эту в том числе. И следующую. Картавила, но старалась… После третьей старец еще раз поглядел на нее.

— Вижу, зла в тебе нет. Но есть нечто, мне непонятное. Ты мне ни о чем поведать не желаешь?