Марьяна вошла в автомат. Набрала номер. Ожидала услышать междугородные шумы, но голос возник сразу. Как из космоса.

– Ну что ты сравниваешь? – спросил мужчина.

Марьяна поняла, что случайно подключилась к чужому разговору. Хотела положить трубку, но помедлила. Голос был знаком.

– Что ты срав-ни-ва-ешь? – повторил мужчина.

Эта манера говорить по слогам принадлежала Аркадию. Когда он что-то хотел доказать, то выделял каждый слог. И голос был его – низкий, глубокий. Аркадий – меланхолик, говорит, как правило, лениво, но сейчас в его голосе прорывалась сдержанная страсть.

– У тебя дело, люди, путешествия. У тебя есть ты. А у нее что? Сварить, подать, убрать, помыть. Она живет, как простейший организм. В сравнении с тобой она – инфузория-туфелька.

– Но живешь ты с ней, а не со мной, – ответил женский голос.

– Мне ее жаль. А тебя я люблю.

– Любовь – это не количество совокуплений. А количество ответственности. Я тоже хочу, чтобы меня жалели и за меня отвечали. И хватит. Давай закончим этот разговор.

– Подожди! – вскричал Аркадий.

– Когда началась война в Афганистане? – вдруг спросила женщина.

– Не помню. А что?

– У нас с тобой все началось в тот год, когда наши ввели войска в Афганистан. А сейчас война уже кончилась. А мы с тобой все ходим кругами. Вернее, ты ходишь кругами. Мне надоели самоцельные совокупления, за которыми ничего не стоит. Я сворачиваю свои знамена и отзываю войска.

– Подожди! – крикнул Аркадий.

– Опять подожди...

– Не лови меня на слове. Я сейчас приеду, и мы поговорим.

– Если ты будешь говорить, что твоя жена инфузория-туфелька, а у сына трудный возраст, – оставайся дома.

– Я сейчас приеду...

Раздались короткие гудки.

Марьяна посмотрела на трубку и опустила ее на рычаг.

Постояла.

Снова набрала. Шипение, соединение, длинные гудки. Уехал. А Колька? Куда он его дел? Взял с собой? Бросил одного? А если он проснется?

Марьяна вышла из будки. Женщина за окошечком продолжала штамповать конверты. Всего три минуты прошло. Ничего не изменилось за три минуты: улицы привычно скрещивались возле телеграфа. Одна прямо, другая под углом. Ходят люди. Стоят дома. У Нины – свадьба.

Марьяне казалось, что она в аквариуме, как рыба. Между ней и окружающей средой – стена воды, потом толща стекла. За стеклом люди, а она – рыба.

Марьяна сделала шаг. Еще один. Надо было идти. И она пошла. И добралась до нужного места. Свадьба. Едят и пьют. А некоторые танцуют в другой комнате. Топчутся как-то.

Никто не заметил отсутствия Марьяны. Она прошла на кухню и начала мыть тарелки. Тарелки были свалены как попало, надо было освободить от объедков и рассортировать: большие к большим, средние к средним.

В кухню вошла Нина и сказала:

– Да брось ты, завтра все вымоем. – Она села на стул. – Ты заметила, ни грамма не выпил... На собственной свадьбе... Даже рюмки не поднял.

Нина ждала реакции. Марьяна молчала. Потом подняла голову и спросила:

– Когда началась война в Афганистане?

– В семьдесят шестом, кажется... Надо у Миши спросить. Он знает. А что?

Лицо Марьяны было напряженным, как у глухонемой.

В семьдесят шестом году. Сейчас девяносто второй... Шестнадцать лет у него другая. Шестнадцать лет – целая жизнь. Совершеннолетие. А она ничего не заметила. Они вместе спали. Зачинали Кольку. Значит, он спал с двумя. Там были самоцельные и качественные совокупления. Там он любил. А ее – жалел.

Аэроплан рухнул в помойную яму. С большой высоты. Отбило все внутренности. Очень больно. Хорошо бы кто-нибудь пристрелил. У Миши наверняка есть пистолет. Но зачем привлекать других людей? Можно все сделать самой. Выбежать на улицу и броситься под машину. Все. Несчастный случай. Никаких разбирательств. Никто не виноват. Правда, у Нины прибавится хлопот. Заказывать гроб. Грузить. Но грузчик уже есть.

На тарелке кусок ветчины. Нетронутый. Выбрасывать? Или завтра доедят. Грузчик доест.

Колька спит в тряпках, как сирота. Кому он нужен? Кто будет завязывать ему тесемки, проверять железки? Кольке – восемь лет. Значит, он родился в середине той любви. Значит, Аркадий предал Афганку, когда зачал и родил Кольку. Она не захочет терпеть Кольку в своем доме. Сдадут в интернат. Там его будут бить и отнимать еду. Он научится воровать и втягивать голову в плечи, ожидая удара. Нет! Она никогда не подставит своего сына. Но и в дерьме жить не желает. Она выгонит Аркадия, как собаку. Пусть идет вон из ее чистого дома, блудит по подъездам. А впрочем, эта Афганка где-то живет... У нее есть помещение. Вот пусть и забирает к себе и качественно совокупляется: утром, днем, вечером и ночью. Беспрепятственно.

Большие тарелки окончились. Начались средние. Сервиз красивый – белый с синим. Похож на английский. Но чешский.

Аркадий соберет свой чемодан и уйдет. Чемодан и иконы. Больше она ему ничего не отдаст. Да он и сам не возьмет. А на что жить? Профессии – никакой. Можно сунуться в малое предприятие, секретаршей. Кольку на продленку. Целый день без присмотра. Он превратится в дитя улицы. Научится матерным словам.

Аркадий, конечно, будет подкидывать денег. Не даст пропасть. Но это зависит от того, как они расстанутся. С каким текстом она его выгонит. Значит, надо выбирать слова.