— Вот это лучше всего.

— Вся задача в том, как ее загипнотизировать. Вам, конечно, не следует и виду подавать. Насчет вас она и без того настороже.

— Как это глупо, — проворчал Морис, — человек не может располагать собственной дочерью! Гипнотизер немного подумал.

— Дайте мне имя и адрес девушки, — сказал он, — и все сведения, какие у вас есть. Кстати, не замешаны ли тут денежные вопросы?

Морис замялся.

— Есть некоторая сумма, даже, если хотите, значительная сумма, в бумагах Дорожной Компании, — наследство от матери. Это особенно досадно.

— Понимаю, — сказал гипнотизер. И допрос продолжался.

Между тем Элизабет Морис сидела в приемной в одном из верхних этажей Летательной Станции вместе со своим другом. Он читал ей поэму, которую написал в это утро во время дежурства на станции. Кончил — и оба замолчали. В эту самую минуту с высоты, с неба, стал спускаться аэроплан, возвращавшийся из Америки. Вначале он был как маленькое бледное пятнышко среди далеких прозрачных облаков. И почти тотчас же пятнышко стало белее и шире, выросло — и они могли уже разглядеть ряды парусов, каждый парус шириной несколько сот футов, и длинный корпус машины, и даже пассажирские кресла, которые отсюда представлялись линией точек. И хотя аэроплан падал вниз, казалось, что он поднимается в небо, и его черная тень запрыгала по городской кровле, направляясь к ним. Раздался шум рассекаемого воздуха и резкий свисток. Это сирена машины извещала платформу о своем приближении. И тотчас же свисток оборвался; аэроплан спустился вниз, и небо по-прежнему было свободно и ясно.

Элизабет снова взглянула в лицо своему другу. Дэнтон прервал молчание и стал говорить о том, как они разорвут все путы, в одно прекрасное утро взлетят в небеса на таком же аэроплане и направятся в другое полушарие, в солнечный город веселья на берегу Японского моря. По временам Дэнтон начинал говорить на том странном языке, который целиком состоит из уменьшительных и ласкательных и на котором испокон веков говорят влюбленные; впрочем, как и все влюбленные, Дэнтон считал, что этот язык — именно его изобретение.

Слушать Дэнтона ей было приятно и вместе с тем несколько страшно. И когда он стал умолять, чтобы это чудное утро настало скорее, она сказала застенчиво: «Милый, потом… когда-нибудь…» После этого ему пришлось вернуться наверх на дежурство. Она прошла к подъемной машине, поднялась вверх и вышла на одну из городских улиц, прикрытую сверху стеклянной кровлей и полную бегущих платформ. На одной из этих платформ она доехала до своей квартиры в Большом Женском Отеле и, для того чтобы развлечь свои мысли, присоединила телефон к ученому лектору. Но в сердце у нее сияло яркое солнце с летательной станции, и перед этим сиянием вся ученость в мире казалась скучной и серой.

Она провела полдень в гимнастическом зале и пообедала вместе с двумя другими подругами и общей компаньонкой: в зажиточных классах еще держался обычай брать компаньонку для девушек-сирот, У компаньонки был гость, приличный господин в зеленом и желтом; у гостя было бледное лицо и живые глаза. Он завел интересный разговор и, между прочим, стал хвалить новый исторический роман популярного беллетриста, только что выпущенный в свет. Этот роман касался эпохи Виктории, и автор в подражание старомодным книгам ввел отдельные заголовки для каждой главы; например: «Как извозчики из Пимлико задержали омнибусы с Виктории и о битве в Дворцовом квартале», или: «Как полисмен на Пикадилли был убит среди белого дня при исполнении служебных обязанностей».

Господин в зеленом и желтом похвалил это нововведение.

— Меня привлекают эти яркие заголовки, — сказал он. — Они с двух слов вводят вас в этот причудливый, буйный мир, где люди на грязных улицах натыкались на животных и на каждом углу могла встретиться смерть. В то время была настоящая жизнь! Каким широким должен был казаться людям наш маленький свет! Были даже страны еще неизведанные. Мы, современные люди, почти уничтожили саму способность удивляться. Жизнь наша протекает в таком образцовом порядке, что совершенно не осталось места для мужества, терпения, веры и разных благородных страстей.

Он говорил и говорил, увлекая воображение слушательниц, и наконец, эта жизнь, которую они вели в огромном Лондоне XXII века, перемежая ее поездками во все концы земли, эта жизнь стала казаться бледной и скучной по сравнению с красками преображенного прошлого.

Элизабет слушала молча, но постепенно заинтересовалась и даже робко стала вставлять короткие фразы. Господин в желто-зеленом отвечал мимоходом и тотчас же возвращался к своему увлекательному рассказу. Теперь он описывал новый метод художественного восприятия. Люди подвергаются гипнотизации и посредством ряда искусных внушений приходят к тому, что воображают себя живущими в древнее время. Они переживают любой исторический роман как подлинную жизнь, и после пробуждения у них остается об этом воспоминание, как о действительных событиях.

— Мы искали этот способ много лет, — говорил гипнотизер, — и наконец нашли. Теперь мы создаем искусственные сны. Подумайте, какие это дает надежды обогатить человеческий опыт, оживить фантазию, дать человеку убежище от этой прозаической жизни!

— И вы этого достигли? — с жаром спросила компаньонка.

— Да, достигли, — сказал гипнотизер, — Вы можете заказать себе сон по собственному выбору.

Компаньонка первая подверглась внушению и, проснувшись, была потрясена чудесной живостью сна.