Шрифт:
Бумажники хорошие заказал здешнему искусному мастеру, по воле, изъявленной благословенным мирзой Шахрухом, и первый образец получу завтра и пошлю…»
— Не в ином каком смысле написано про бумажники? — призадумался Тимур.
— Если и в ином, не пошлёт: завтра амира здесь уже не будет.
— Хорошо. Успокаивает Шахруха, — пойдём, мол, на Мираншаха. Хорошо, пускай Шахрух со своей царицей мирно спит. Письмо заклей, чтоб неприметно было, и опять отошли. Пускай в Герате читают. А гонец чтоб на словах там сказал, — послано, мол, было с другим гонцом, да по пути случилось несчастье. А государю, мол, о том неизвестно. Неизвестно! Понял?
Вернулся Улугбек.
Мухаммед-Султан быстро скрутил письмо трубочкой и всунул себе в рукав.
— Ещё что? — спросил Тимур Мухаммед-Султана.
— Амир Музаффар допросил двоих: пойманы на дороге из Кургана. Бормочут какую-то небылицу, ничего нельзя понять.
— Где они?
— Внизу.
— Пойдём, я сам их спрошу.
И они втиснулись в узкий проход, откуда круто, винтом, спускалась тесная лестница вниз, в подвалы Синего Дворца, где за двойными стенами, в полутьме, под низкими сводами, разместились тайные тюрьмы и темницы, откуда голос человеческий не проникал наружу, где в бурые кирпичи вбиты были чёрные кольца и скобы, где властвовали самые надёжные, самые доверенные из слуг Повелителя Мира.
Тимур сходил по крутой лестнице боком, осторожно спуская с высокого косого порога хромую ногу.
Мухаммед-Султан поотстал, чтобы в темноте не задеть сапогом руку деда, то скользящую ладонью по стене, то упирающуюся пальцами в пройденные ступени.
Улугбек, оставшись один, чтобы занять время, вынул из шёлкового чехла книгу Гияс-аддина и раскрыл её на том месте, где дедушка прервал чтеца.
Мальчик читал:
«После сего Повелитель Мира принял непреклонное решение выступить на город Дели.
Звездочёты и звездословы, основу всех дел и основ связующие с указаниями звёзд, втайне гадали о предстоящем по сочетанию благоприятных и зловещих созвездий. Но Великий Повелитель, вместитель добродетелей халифа, исходил из советов благочестивых людей, освобождающих умы человеческие от ложных мыслей и суеверий, тех людей, что не спорят ни о троичности лица божьего, ни о шестерице, в силу чистой веры своей. Он отверг прорицания, не поверил указаниям звёзд и рукою надежды ухватился за аркан божьего милосердия…»
Темнело.
Буквы сливались. Мальчик снова вложил книгу в чехол. Ему запомнилось, как красиво это написано:
«По сочетанию благоприятных и зловещих созвездий…»
Темнело быстро, как всегда быстро темнеет в Самарканде в первые дни сентября.
Светильников ещё не принесли.
Мальчик следил из наступающей темноты, как за окном, высоко в небе, вспыхивает, мерцает, всё ещё не смея загореться своим белым огоньком, какая-то далёкая звезда.
Десятая глава
САД
Прошла неделя, как повелитель замкнулся в уединённом углу своего обширного дома.
А над городом сентябрьское утро светилось белым, прозрачным светом.
Тяжёлые листья устлали дно ручьёв, и вода стала чистой и прохладной. И вдоль дорог, и поперёк садов по ручьям плыли спелые плоды, опавшие с веток в воду.
Розы цвели своим осенним цветением, и у всех городских гуляк сияли заткнутые за ухо либо подоткнутые под чалмы алые розы или лиловые ветки душистой мяты.
Многие из самаркандцев на это время уезжали в загородные сады, в деревни, где у горожан были земли и дачи, где ещё с весны жили их семьи. Уезжали купцы, уезжали торговцы, но вельможи не смели покинуть город и уйти из-под серой тени дворца, опасаясь, что повелитель призовёт их и прогневается, если их не окажется у его порога.
Серая тень дворца покрывала, как кошмой, каменный двор, где спозаранок толклись приближённые и придворные Тимура. Прошла уже неделя, как повелитель не выходил к ним и не звал их к себе, отягчённый вестями о своём безрассудном сыне Мираншахе.
Изо дня в день вельможи толпились и томились, перешёптываясь об одном и том же:
— Что повелитель?
— По-прежнему; сокрушается.
— Не подослать ли к нему? Успокоить, уговорить, — дела ведь замерли, государство ждёт.
— А кто пойдёт? Кому голова надоела?
И разговор смолкал.
Привыкли подолгу толпиться у царского порога. Поосвоились, пообжились здесь; расстелив попоны, сидели во дворе вдоль холодных стен в сырой тени, потчевали друг друга домашними лакомствами, посылали слуг на базар за дынями или шербетом, за пирожками или халвой.