Но Кристиан, маленький мальчик в коридоре, являл собой красноречивый аргумент в пользу придания нормам некоторой гибкости.

– Еще несколько таких пациентов, как Кристиан, и они одумаются, – продолжал Фармер, пока мы шли через парковочную площадку к машине “Сосиос”.

Открывая дверцу, он развернулся и увидел маму Кристиана, женщину в футболке с Микки-Маусом. Она пришла за ним, держась на расстоянии. Но теперь приблизилась и, опустив глаза, произнесла по-испански:

– Огромное вам спасибо.

Фармер на миг отвел взгляд, стрельнув глазами направо и налево. Я уже видел такое в палатах Бригема: как он смотрит на пациента, потом быстро на экран телевизора и снова на пациента, словно бы отключается, чтобы включиться вновь целиком и полностью. Пристально глядя на женщину, он тихо ответил на ее языке:

– Это честь для меня.

В апреле 1998 года в Американской академии искусств и наук в Бостоне состоялось специальное заседание ТБ-сообщества – заседание, на котором были представлены первые результаты маленького проекта по лечению МЛУ-ТБ в Перу. Идея мероприятия принадлежала Говарду Хайатту.

На данный момент “Сосиос” лечили более сотни больных МЛУ-ТБ в северных трущобных районах Лимы. Первые пятьдесят три человека проходили терапию почти два года, и результаты уже имелись. Судя по всему, 85 процентов больных выздоровели. Пациенты “Сосиос” в среднем были моложе и менее подвержены сопровождающим заболеваниям, чем пациенты доктора Айзмана в Денвере, а при многих недугах молодость и отсутствие коморбидности способствуют скорейшему исцелению. Тем не менее их показатели вызывали уважение. “Потрясающий результат”, как сказал Говард Хайатт. Весть должна облететь мир, провозгласил он. Помимо прочего, он надеялся, что, если весть услышат нужные люди, ПВИЗ, возможно, получат дополнительные источники финансовой поддержки для своего проекта.

На заседание согласились прийти многие эксперты по ТБ с мировым именем, в том числе и Арата Кочи, глава программы ВОЗ по борьбе с туберкулезом. Фармер его обхаживал. А еще, что не менее важно, Кочи учился у Говарда Хайатта в Гарвардской школе здравоохранения.

Кочи годами надрывался, чтобы убедить мир в необходимости DOTS, и теперь, насколько я понял его мотивы, стремился замять вредные для репутации моменты, которые Фармер как раз начал предавать огласке. Еще до заседания он решил, что ВОЗ, вероятно, следует включить в свою стратегию лечение МЛУ-ТБ в регионах, где у больных наблюдается повышенная устойчивость к препаратам. Один из его подчиненных даже придумал новое емкое название, DOTS-plus.

Несколько лет спустя Арата Кочи объяснял мне на своем лаконичном английском (его родной язык – японский): “В основе МЛУ-ТБ ошибки человека. Не можешь лечить его правильно – не лечи. Второе: многие страны не могут себе позволить. Трудно, дорого. Мы, конечно, используем МЛУ-ТБ как такое пугало. Но обзор программы в Южной Африке показал, что 34 процента всего бюджета на ТБ тратятся на несколько случаев МЛУ, а у них и DOTS работает паршиво. Мы сказали: пустите деньги на DOTS. И тут Пол Фармер. Совсем другой подход. Как у ВИЧ-активистов. Хорошие врачи без должного опыта в общественном здравоохранении. Сидящий передо мной пациент – самое главное. Неразрешимая дилемма. Они весьма убедительны, и вопрос такой эмоциональный. Как реагировать? Труднейшая для меня задача. Эти ребята дерут глотки. Готовы пристрелить нас. Политика диктует дать отпор. Обязательно. С другой стороны, пора вступать в диалог”.

В своем вступительном слове на заседании Кочи употребил термин DOTS-plus. “Великолепно! Просто блеск!” – говорил ему Джим Ким позже, за коктейлями.

Так что кое-какие надежды Фармера и Кима ТБ-сообщество оправдало еще до заседания. Вспоминая обо все этом через несколько лет, Кочи с улыбкой произнес: “DOTS-plus. Мир меняется. Нам надо меняться тоже. Не можешь победить их – объединяйся с ними”. И добавил: “Тогда сможешь хоть в какой-то мере их контролировать”.

Кочи пошел на стратегическую уступку. По сути, он позволил обсуждать МЛУ-ТБ. Но сама дискуссия еще только начиналась.

Когда собираются экспертные советы по международному здравоохранению, будь то в Швейцарии, Индонезии или Бостоне, они создают в помещении особую атмосферу. Комната с огромным столом или множеством столиков, выстроенных гигантским прямоугольником, вода в бутылках, карточки с именами на местах. Под звяканье кофейных чашек, под шорох и щелканье сменяющихся в проекторе слайдов эксперты зачитывают подготовленные реплики, пересыпанные терминами и акронимами, то и дело слышатся старые клише вроде “Лучшее – враг хорошего”. В коридорах и вестибюлях порой слышишь, как, например, итальянский специалист по туберкулезу говорит о канадском коллеге: “Я ему телесных повреждений нанесу!” Но сами заседания обычно проходят спокойно. Легко отвлечься под ровный гул голосов, представляя себе акценты в цветовых гаммах – розово-фиолетовый у выходцев с Карибского архипелага и Индостана, черно-белый у японцев, – и забыть о том, что на самом деле здесь выписываются рецепты, которые, возможно, повлияют на миллиарды человеческих жизней.

Хайатт, худой и высокий, вел заседание в своем обычном размеренном темпе, словно взвешивая на языке каждое слово. Атмосфера была благопристойная, лишь изредка вспыхивали жаркие споры по научным вопросам. Но во второй половине первого дня разгорелась схватка иного плана, когда бородатый мужчина по имени Алекс Гольдфарб наклонился к своему микрофону и с ярко выраженным акцентом произнес:

– Значит, так. Россия – это туберкулезный кошмар.

Гольдфарб, неопрятного вида микробиолог, в прошлом отказник, не смог эмигрировать накануне развала СССР. Теперь он работал на фонд Сороса и занимался эпидемией туберкулеза в России. Сто тысяч заключенных в российских тюрьмах больны ТБ, рассказывал Гольдфарб, и большинство из них, если не всех, лечат наихудшим из возможных способов – одним-единственным препаратом, поскольку ни на что другое правительство денег не дает.