Но даже сегодня, однако, я не называю имен всех тех, кто, положившись на моё обещание конфиденциальности, снабжал меня сведениями в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Хотя большинства из них уже нет в живых, я предпочитаю сохранить инкогнито ряда личностей — отчасти из-за неопределённости ситуации в сегодняшней России, а, возможно, просто потому, что не люблю изменять данным обещаниям и некогда усвоенным привычкам.

Узники, возвращавшиеся из Гулага, были выжившими, в полном смысле слова — такими же, как те, кто вернулся живым из нацистских лагерей смерти. (Даже советские газеты впоследствии обвиняли Сталина в «геноциде своего народа».) {19} И хотя, в отличие от гитлеровских лагерей, главной целью сталинских был принудительный труд, а не умерщвление, обращение и условия содержания в Гулаге и в огромной системе связанных с ним тюрем, этапов, колоний и спецпоселений были зачастую убийственными. Многие из тех 12–13 миллионов (а может быть, значительно большего числа) жертв, затянутых в недра этой системы в период между началом 1930-х и началом 1950-х годов, умерли там или были отпущены умирать на свободу [8] . Большинство освобожденных в 1950-е годы были арестованы в 1940-е, то есть провели в лагерях «только» десять лет и меньше.

Факт выживания поэтому стал непростой и мучительной темой для тех, кто вернулся из Гулага — такой же мучительной, как для жертв нацистских лагерей{20}. Кто выжил и почему? Одни выстояли, потому что были сильны духом и телом или так сложились обстоятельства: работа досталась менее тяжёлая или досрочно выпустили на поселение. Другие уцелели, став стукачами и сотрудничая, тем или иным способом, с лагерной администрацией. Многие из «возвращенцев», с которыми я беседовал, не желали говорить на эту тему, а если и говорили, то без упрёков в чей-либо адрес, но были и такие, которые обвиняли солагерников в продажном поведении и хотели, чтобы я также осудил их. (Один бывший зек показал мне семейный альбом с фотографиями 1930-х годов, из которого его жена, в отчаянной, но тщетной попытке спасти свою жизнь, грубо вырвала все карточки с изображением арестованного мужа — продиктованный паникой, нередкий поступок в годы террора{21}. «Вот так же она вела себя и в лагере», — добавил затем этот человек.) Я последовательно избегал выносить подобные суждения, объясняя, что никогда не сталкивался с подобной ситуацией, где речь бы шла о выборе между жизнью и смертью, и потому не знаю, как я сам повел бы себя в тех обстоятельствах.

Точное число политических жертв, доживших до свободы, которая последовала за сталинской смертью в 1953 году, остается неизвестным и по сей день. Минимум 4–5 миллионов человек всё ещё находились в лагерях, тюрьмах, исправительно-трудовых колониях и в ссылке [9] . К этому, однако, нужно прибавить ещё несколько миллионов родственников «врагов народа», или, в другой формулировке сталинского времени, «членов семей изменников Родины». (Кто-то отказался от репрессированной родни или умудрился скрыть родство с ними, но многие не стали или не смогли.) История всех этих побочных жертв террора, чьи супруги, родители или братья-сестры стали невольными виновниками их судьбы, как сказал о своей матери, великом, но запрещенном поэте Анне Ахматовой, зек Лев Гумилев {22} , до сих пор, по сути, так и не написана.

Очень многие дети и другие родственники, включая тех, которых я знал, также были арестованы или под вымышленными именами помещены в разбросанные по всей стране детские дома и приюты, находившиеся в ведении НКВД{23}. Для миллионов других, номинально оставшихся на свободе, таким клеймом стали их «подпорченные биографии», что они не могли зачастую ни нормально жить и работать, ни получать необходимые социальные льготы{24}. Были и примечательные исключения: люди, достигшие высокого положения при Сталине, несмотря на то, что их ближайшие родственники были арестованы как «враги народа», — факт, похоже, не объяснимый ничем иным, кроме гнусного каприза тирана. Не считая членов сталинского Политбюро, чьи родственники, по его приказу, были арестованы и даже расстреляны, вот ещё несколько примеров, опять-таки знакомых русскому читателю: президент Академии наук Сергей Вавилов, прославленный карикатурист Борис Ефимов и актриса Вера Марецкая, чьи родные братья были арестованы и убиты, а также актриса Ольга Аросева и балерина Майя Плисецкая, у которых были расстреляны отцы{25}. А Юрий Трифонов и Святослав Рихтер, несмотря на наличие расстрелянных отцов, были удостоены Сталинской премии.

Однако огромное большинство родственников осуждённых «контрреволюционеров» терпели такие лишения, что российское правительство, в конце концов, признало их тоже «репрессированными» — особенно детей, чья судьба была «не менее трагическая, чем судьба репрессированных родителей»{26}. Как и выжившим в Гулаге, им также требовалась реабилитация и полная интеграция в советское общество. С учётом только непосредственных членов семей (а пострадавшими часто оказывались и другие родственники), выживших к 1953 году жертв политических репрессий должно было насчитываться не менее 10 миллионов человек (а то и более). Ведь, как верно было сказано, «в каждой семье, и в деревне, и в городе, среди интеллигенции, рабочих и крестьян, были люди, родственники или знакомые, которые погибли» в сталинских лагерях и тюрьмах за 20 лет террора{27}.

В истории Гулага случались и другие массовые освобождения, но то, что произошло после смерти Сталина, было принципиально иным. Предельно политическое, преисполненное вопросов о виновности и невиновности, оно стало источником опасного конфликта в Кремле. По мартовской амнистии 1953 года, на свободе оказались 1 миллион из примерно 2,7 миллиона заключённых — преимущественно обычные уголовники{28}. Что касается политических узников, то их освобождение шло медленно, растянувшись на три — бесконечные для тех, кто ещё оставался в Гулаге — последующих года{29}. Главная причина, безусловно, заключалась в том, что новое руководство страны, в частности, Лаврентий Берия, Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович, Климент Ворошилов, Георгий Маленков, Анастас Микоян и сам Хрущёв, имели непосредственное отношение к сталинским преступлениям.

В течение трёх лет после смерти Сталина, пока его преемники вели между собой борьбу за власть и политическое руководство, они, опираясь на бюрократические процедуры, изучали статус политических заключённых, большинство из которых были осуждены по печально известной 58-й статье как «контрреволюционеры», и рассматривали растущий поток апелляций. Но больше всего шансов освободиться первыми, в 1953–54 годах, было у тех, кто имел личные связи или был известен в партийно-советских верхах. В числе счастливчиков оказались как родственники самих партийных лидеров, чудом уцелевшие старые большевики и последние жертвы тирана -участники «дела врачей», так и знаменитые деятели культуры и спорта, такие как актриса Зоя Федорова, руководители футбольной команды «Спартак» братья Старостины, джазмен Эдди Рознер и кинодраматург Алексей Каплер. (Самой первой «возвращенкой», возможно, стала жена Молотова, освобождённая в день похорон Сталина, 5 марта 1953 года.){30}.