Валя с Миколой пришли очень скоро. Когда она — веселая, с девочкой на руках — вошла, чуть не вбежала в хату, я очень ясно вспомнил свое возвращение, ту нашу встречу. Первое, что она сейчас сделала, это поздоровалась с мамой. Они поцеловались, и Валя еще больше раскраснелась.

— Возьмите, мама, — передала она матери на руки, как дорогой подарок, свою малышку.

— Внученька моя! Я думала, и ты меня забудешь… Что, не забыла меня, Верочка?

«Вот видишь, — думал я, — все так и вышло, как я тогда говорил, а ты…» Хотел сказать это сестре, но она сама посмотрела на меня и на всех, а потом на своего Михася и с укором сказала:

— Вот глупые мы с тобой, Миша, а? И надо было так долго упрямиться!

А зять мой, как будто совсем протрезвев, как будто навсегда желая отмахнуться от того, что было, опустил глаза и пробормотал:

— Ну ладно уж, ладно…

Наш райцентр.

На углу Первомайской улицы, куда я сворачиваю с площади, по-прежнему стоит костел. У дверей его вделана большая медная доска: «Анно Домини 1686…» Догадаться, что на латыни написано, нетрудно. 1686 — это год основания костела. А пониже имя — «Ян Бонифаций Рушчиц». Он, должно быть, и построил этот «божий дом». Гляжу на огромное старинное здание, и мне чудится, что оно вцепилось в землю вековыми корнями… Дурное зелье глубоко растет. Поместье и костел, плеть эконома и крест ксендза — вот на чем они тут держались, те, кто пил нашу кровь. А где теперь поместья, где теперь паны? Остался только ксендз.

Рядом с костелом дом ксендза — «плебания». Здесь и сидит, как старый сыч в дупле, «преподобный отец». Прохожу по тротуару мимо ксендзовых дверей, и вдруг они открываются…

— А, здравствуйте!

— Василь Петрович, вы? Товарищ председатель…

Наш уважаемый шляхтич Шпек чуть в обморок не упал от такой неожиданной встречи.

— Ну, что ты здесь делаешь? Почему ты сегодня не в лесу?

— Да я все, товарищ председатель, с почками со своими вожусь. В понедельник был, так вот мне доктор и велел…

— Значит, тут теперь амбулатория? Что ж это вывески не видно?

— Хе-хе-хе, вывески! Вы всегда, товарищ председатель, как скажете… А я, это, иду в аптеку.

— И по дороге к дяде зашел? Ну, понятно, неудобно мимо пройти.

— Я только туда теперь, в аптеку, и сразу назад. Сам знаю, не такое время, чтоб расхаживать.

— Так вот иди и скажешь бригадиру, чтоб дал тебе работу. Такую, чтоб по почкам.

У него еще хватило духу захихикать, как старая потаскушка.

Но я не стал больше слушать, ушел.

«Сидит он здесь, — думал я по пути, — этот самый «преподобный отец», за этими святыми стенами, и, как паук, плетет свою паутину. Ясно, и шляхтич наш у него на поводу. Прибежал же зачем-то? Видно, не просто так».

И тут вспомнил, что записочка с дверей при мне… Что ж, поговорим с Кастусем.

Наташа, жена Кости Ячного, стоит на крыльце со своим Юрочкой на руках, и на лице у нее улыбка. Кастусь заводит мотоцикл.

— А вы, Вася, держитесь хорошенько, — говорит мне Наташа, — а то он только и знает, что гнать как ветер. Я с ним вообще боюсь ездить.

— И правильно, — отвечает Кастусь. — Садись, гвардеец, и держись.

Мотоцикл рычит, как разъяренный зверь на привязи.

Я еще раз кричу:

— Наташа, прощай!

Я слышу, как она смеется:

— Леночке привет! От Юрки и от меня!

Выезжая со двора, еще раз вижу мелькнувшую улыбку Наташи, и вот мы уже летим по мостовой центральной улицы.

Вечереет. Мелькают голые деревья, развалины, новые домики, люди… На окраине городка ныряем под арку, и вот мы в чистом поле. Прикрыв колени полами шинели, я сижу за широкой спиной Кастуся. Гляжу на руки его в кожаных перчатках, крепко обхватившие ручки руля, заглядываю сбоку в лицо, и мне смешно, какой он важный сейчас, как похож… ну, пожалуй, даже на летчика. А больше всего на отца, на старого Ячного.

Ни хлопнуть Костю по плечу, ни крикнуть я не могу. Ветер бьет в глаза, свистит в ушах. Ну и несешь ты меня, как черт грешную душу! Любят Ячные лихо ездить, ничего не скажешь!

Мы давно уже за городом. Промелькнул один километровый столб, другой, и скоро будет река. И вот мы уже под горой, взлетаем наверх и снова сломя голову мчимся вниз… Да ну тебя — пожить охота, тише ты!..

Кастусь, точно услышав, убавляет ход, и вот мы приближаемся к Неману.

На этом берегу реки, чуть в стороне от дороги, деревня, единоличная еще пока, Песчаная Слобода. На длинном мосту с нашего конца стоят двое мужчин. Когда мы подъезжаем совсем близко, они поспешно снимают шапки. Особенно старается Шпек — я узнаю его на ходу.

Мне нужно сказать несколько слов, Кастусю, как видно, тоже. Проехав мост, он сворачивает к хате у дороги и останавливается.

— Перекур, гвардеец! Ну, видел? «Мы простимся на мосту…» Ничего себе ты колхозничка завел! Все еще идет домой…

Шпек стоял с Рыбалтовичем.

Рыбалтович — когда-то один из самых крепких мужиков этой самой Песчаной Слободы. Еще подростками читали мы с Кастусем «Библию» Крапивы [30] . И кто — как бы вы думали? — давал нам эту книгу в те проклятые времена? Старший сын Рыбалтовича, Янка. Он учился в белорусской гимназии и казался нам тогда очень образованным и умным, чуть ли не коммунистом. А потом физиономия этого типа прояснилась. Паны сажали народ в тюрьму, под конвоем гоняли в кандалах по дорогам. А молодой Рыбалтович наконец-то, как говорил его отец, стал на правильный путь — пошел учиться на униатского ксендза.