— Я получил их по обычным каналам управления. Донесение вручил мне мой помощник. Подробности мы выясним позднее, но я подумал, что вам следует сразу ознакомиться с этой новостью. Значение ее трудно переоценить.

— Да, — сказал президент. — Вы поступили разумно.

Этот короткий ответ на миг обескуражил Ингрема.

— Учитывая положение дел, — заторопился он, — то, что Грир теперь за границей, вы, наверное, пожелаете, чтобы с этого момента наше управление непосредственно занялось Гриром.

С минуту Роудбуш молчал, затем ответил:

— Нет, Артур. Не думаю, чтобы это понадобилось. ФБР уже ведет расследование полным ходом. Все это весьма неприятно и для семьи Грира, и для меня, и не стоит пока бить тревогу, — это вряд ли принесет пользу. Если мы привлечем все наши управления, это придаст излишнюю официальность исчезновению Грира, а ведь это, в сущности, сугубо частное дело.

— Можно поручить его двум-трем нашим лучшим агентам, и тогда не будет ни шума, ни огласки, — предложил Ингрем.

— Нет, Артур, — твердо сказал Роудбуш. — Оставим это дело ФБР.

— Значит, помощь нашего управления не нужна?

— Пока не нужна. Если что-нибудь изменится, я вам тотчас сообщу… Кстати, дело Грира обсуждалось на вашем совещании?

— Да, сэр, — ответил Ингрем, придав своему голосу чуть виноватый оттенок. — Я сообщил о полученном донесении и спросил Десковича, подтверждается ли оно его сведениями. Он ответил, что вы запретили ему обсуждать дело Грира.

— Да, — подтвердил Роудбуш. — Я полагаю, что Штабу разведывательных служб США незачем заниматься этим вопросом. В данный момент, по-моему, вполне достаточно одного ФБР. Даже если я ошибаюсь, у меня нет морального права бросать все наши федеральные силы на раскрытие одного сугубо личного дела. Со своей стороны, я верю, что Стив сам вернется, когда сможет, и все объяснится наилучшим образом.

— Слушаюсь, сэр.

— Благодарю вас, Артур. Надеюсь, вы понимаете.

Только когда Ингрем повесил трубку, он сообразил, что президент повторил ту же самую фразу, которую несколько минут назад сказал ему Дескович, — и что он, директор ЦРУ, по-прежнему ничего не понимает.

Особенно сбивало с толку донесение, которое вручил ему начальник разведки Ник перед началом утреннего совещания. В нем было два отдельных параграфа. Ингрем собирался огласить на совещании и тот и другой, но передумал, когда Дескович решительно отказался отвечать. Поэтому он не стал обсуждать второй параграф и с президентом. Роудбуш не терпел соперничества между разведками, а второй параграф донесения ясно указывал, что одно из феодальных княжеств «братства разведчиков» ведет слежку за другим. Пожав плечами, Ингрем отпер верхний ящик стола, достал донесение и перечел его заново.

Ингрем несколько минут изучал донесение, затем позвонил в приемную своей секретарше:

— Алиса, дайте мне краткое досье на Филипа Любина из университета Джонса Хопкинса.

Через пять минут на стол Ингрема легла сжатая характеристика, выданная компьютером, — лента в четыре фута длиной с перфорированными полями. Он прошел через внутренний проход по мягкому ковру в свою личную столовую, волоча за собой длинную ленту, как шлейф невесты. На синий вельветин стульев у обеденного стола и на серо-синие тисненые обои струился солнечный свет, и от этого столовая казалась гораздо веселее. По комнате гулял легкий прохладный ветерок от центрального кондиционера. На столе уже стояли тарелки: суп с моллюсками и овощами по-манхэттенски, сандвич с грудинкой и, как всегда, стакан снятого молока.

За едой Ингрем просмотрел характеристику Филипа Дж. Любина, четыре фута человеческой жизни, 5000 слов об ученых степенях, должностях, наградах и привычках. Любин значился в электронной картотеке ЦРУ в разделе ученых специалистов под номером 10874, — проверенный и занесенный в резерв первой очереди на случай войны или какого-либо срочного дела управления. В характеристике отмечалось участие Любина в проекте «Кубок», в специальном исследовании ЦРУ для сравнительной оценки прогресса науки в коммунистических странах я на Западе. Смутный образ Любина всплыл в памяти Ингрема: эдакий склонный к самоанализу коротышка и, кажется, довольно раздражительный. Они встречались в конференц-зале один или два раза. Во всяком случае, Любин прошел все проверки. Ингрем узнал также, что в управлении Любина считают одним из двадцати ведущих математиков мира и что он знает пять иностранных языков.

Взгляд Ингрема остановился на последнем разделе с заголовком: «Личная жизнь». «Холост. Никогда не был женат. Никаких романов, кроме юношеского с Элен Волленстейн (умерла в 1958), когда оба были студентами. Изредка ужинает с женщинами, но, видимо, предпочитает компанию мужчин, обычно своих коллег. Самоуглублен. Известен на факультете как замкнутый, вспыльчивый и нелюдимый. Чувствителен и обидчив. Не курит. Пьет мало…» Далее шли подробности о пристрастиях и вкусах Любина, о его костюмах, автомашинах и т. д. Ингрем потерял интерес.