Впрочем, может быть, мать заранее взяла меня на руки, перед тем как к нам подошел священник, чтобы вложить мне в рот ложечку этой сладкой манны.

Во всяком случае, у меня до сих пор еще такое чувство, что я эту сладость испытывал, сидя на руках у матери...

И вот еще одно такое же смутное воспоминание, как будто сон какой. Мы идем по дороге, идем полями, через поля. Ядумаю, что все это в один и тот же день происходило, что мы возвращались домой из церкви, шли в деревню к себе. Так, я думаю, и было. Подходим к воротам, посреди поля

поставленным. Эго, как видно, околица, а может, поля загорожены, чтобы скот не ходил. Два столба тоненьких и перекладина сверху, а по сторонам изгородь... И вот тут, в этих воротах, у столба одного, прямо передо мной — череп бараний, с завитыми, закрученными вверх рогами...

Тоже очень запомнилось.

4

Ясижу на печи, в избе нашей сижу. С этого момента я помню себя в избе. Сидя наверху, на печи, я молча наблюдаю за

тем, что делается внизу, в избе. Отсюда, с высоты, мне хорошо все видно. Отец был в городе и привез нам гостинцы. Ситец, мануфактуру мамке. Явижу, как все это выкладывается перед окном на лавку. Есть тут среди всего остального, и конфеты. Яне свожу с них глаз...

Отец дает мне, маленькому, завернутую в синюю бумагу, белую, сверкающую, сахарную голову, и, обхватив ее обеими руками и ломая зубы, я грызу ее, сидя на печи ту т же.

Если не насовсем, то надолго отец отваживает меня от сладкого.

5

Все это, как я теперь понимаю, было вскоре после нашего переезда, в той же большой старой деревне, после того как мы перебрались туда. Мы, я думаю, оказались здесь потому, что раньше пас поселились здесь наши родные.

Мы тут жили на самом краю деревни, в узеньком проулке, называемом Сараями. В конце этих Сараев стояла наша изба. Дальше за нами, в глубине проулка, были только кусты колючего вереса, в которых жила старуха-травница, «бабушка-куставушка», как у нас ее называли. У нее перед избой был огород, заросший цветами, которых у нас обычно не разводили, огородные грядки, засеянные укропом и анисом. Не знаю почему, но мы к ней ходили однажды. Её ветхая, наполовину ушедшая в землю изба, вся была забита травами, снизу доверху вся в сухих трапах, и на стенах и под потолком, везде и всюду были развешаны травы. Как на сеновале.

6

Перед окнами у нас была горка, крутой такой зеленый бугор, довольно высоко поднимающийся над рекой, над берегом. Это было самое любимое мое место. Каждую весну бугор этот порастал мелкой курчавой травой. И я очень любил эту травку и очень ее запомнил, и хотя до сих пор не знаю, как она называется, я всякий раз очень волнуюсь, когда вижу ее. Она растет только там, в тех местах. Она очень курчавая, мелкая, похожа на капусту. А потом там еще была такая травка одна, на которой такие маленькие, очень смешные, зелененькие семена, круглые, как пуговки. Яих тоже не мог забыть. Тоже часто вспоминаю о ней, об этой траве, нигде, наверно, ничего подобного не растет...

После избы я, может быть, больше всего знал эту поляну перед окнами. Очень многое у меня было связано с ней. И самые первые в. жизни наблюдения, после избы, тоже у меня были сделаны здесь...

С каким нетерпением ждал я всегда появления первой травки!

Задолго до того, как снег начинал стаивать, сходить окончательно, на солнечной стороне избы нашей, там, где была глина, раньше всего вытаивало, всего раньше подсыхало. Явыбегал из избы и подолгу сидел на завалинке, на припеке, грел на солнце босые ноги...

7

За избой у нас был огород. Со двора туда вела отдельная калитка, которую до поры до времени, пока все не вырастет, не разрешали открывать.

Большую часть площади занимала, конечно, картошка. Грядка огурцов, грядка моркови-коротели, ну и, конечно, репа! Без репы уж просто не было бы никакого огорода. Какой же огород без репы! Наша мама к тому же, чтобы побаловать нас, обязательно, по краю грядок, сажала хотя бы несколько бубочек бобов и, отдельный, в самом начале грядки, совсем уже маленький клинышек гороха, хотя бы несколько зеленых, завивающихся плеточек, опять же чтобы побаловать нас, когда придет срок всему этому вырасти.

Яочень любил огород. После реки и леса для меня это было самое прекрасное, самое лучшее место на земле. В чем-то даже

более интересное, чем река и лес.

Между грядок, в борозде тут, всегда найти можно было с прошлого года забытые, вытаявшие вдруг весной осколки разбитой посуды, краешек фаянсовой, в цветочках, чашки, ручку разбитого когда-то чайника, а то даже и какую-нибудь старую, давно забытую игрушку свою, тоже неожиданно вдруг вытаявшую. Все это необыкновенно волновало. Ядаже не знаю почему... Было странно видеть эти давно, казалось бы, утерянные, полузабытые, неизвестно вдруг откуда явившаяся на свет предметы.

8

Под огородом у нас была река, а за ней, сразу как перейти плотину, бор стоял. От берега, посреди спускающихся к нему сосенок, взбирались наверх натоптанные скотом, горячие, хорошо прогретые солнцем тропинки.

Бор начинался прямо от берега, от реки и тянулся на много вёрст. Он весь порос сильно пахнущим можжевельником и голубикой. А еще за рекой там было много черемухи, мы набирали ее иногда по нескольку ведер. Черемуха была крупная, зрелая. Бывало и так, что ее просто сваливали, подрубали ее топором и обирали на земле прямо, как обирают малину или смородину. Были в бору нашем и кедровые шишки, но кедровника у нас было мало, просто отдельные, случайные деревья...