Клинцов впервые, кажется, подумал, что он отвечает за ее жизнь.

— Так я пойду? — спросил он.

— Да, да, конечно, — ответила Жанна, выпрямилась и отбросила волосы за спину. — Иди к Селлвуду. Ведь вы оба в равной мере ответственны за судьбу экспедиции. Напомни Селлвуду об этом, если он забыл.

Огромное грязно-багровое пятно, которое ползло по небу со стороны холма, вдруг лопнуло и из него, как клубы дыма, вырвалась тьма. В нее вплелись желтые жгуты, разорвали ее на части и втянули в другое багровое пятно, которое закатилось за холм и тоже лопнуло, выбросив над вершиной черные языки, окаймленные серой желтизной. Был цвет, но не было света. Казалось, что по небу текут, смешиваясь, потоки багровой, желтой и черной краски, лишь чудом не проливаясь на землю. В местах смешения пучилась ржавчина, вспенивалась сукровица, размазывалась гнилая желтизна. Все это было отвратительно и грозно. Клинцов придумывал названия: адская давильня, дьявольская мясорубка, стоки мерзости. И, конечно, хаос. Сенфорд сказал: «Хаос может быть лишь следствием катастрофы». Какой катастрофы? К западу пустыня тянулась на тысячу километров. К северу — горы, за ними — снова пустыня. К востоку — военно-морская база, куда улетел вертолет с рабочими и Филиппо. До базы — свыше трехсот километров. Города есть лишь на юге, но и до них не ближе. И до них, как и до базы, нет отсюда дороги: сначала добрая сотня километров барханов, затем район болот, за болотами — безлюдное скалистое нагорье. Если хаос — следствие колоссального взрыва, то где же произошел этот взрыв? Откуда наползла на небо эта жуть? По пятнам это определить нельзя: они движутся в разных направлениях. А воздух — неподвижен. И горяч. И, кажется, становится еще горячее… Сатанинская, безмолвная, горячая коловерть.

Уходя из дому, Клинцов выпил чашку холодного кофе и теперь был мокрый, словно только что побывал в парилке. Он не успевал утирать пот с лица и чувствовал, как на спине намокает рубашка. Споткнулся на колдобине, чуть не упал, громко чертыхнулся и включил фонарик. Погасил его только перед домом Селлвуда.

Все по-прежнему были в сборе (впрочем, и прошло то минут десять, не больше). Встретили Клинцова молча.

Клинцов направился к Селлвуду, спросил:

— Есть что-нибудь новое, Майкл?

— А у тебя?

— У меня — ничего.

— И у нас, — сказал Селлвуд и взял Клинцова под руку. — Пройдем в дом, — предложил он, — надо посоветоваться. — И добавил, обращаясь к остальным: — Не расходитесь, друзья: мы сейчас вернемся.

Сенфорд, видимо; снова хотел крикнуть: «Требую гласности», но только махнул рукой.

Они вошли в дом. Селлвуд закрыл за собою дверь:

— Надо что-то делать, Степан, — сказал Селлвуд, наливая в чашку из термоса чай. — Тебе тоже налить?

— Нет. Я и так мокну — кофе выпил, — ответил Клинцов и спросил: — У тебя есть какие-то предложения?

— Предложение, если помнишь, внес Холланд. Он сказал, что надо перенести в штольню все жизненно необходимое и самим переселиться туда.

— Смысл?

— Посмотри, — Селлвуд протянул Клинцову записку Холланда. — Обрати внимание на последнюю строчку.

Клинцов прочел вслух то, что было написано в конце записки Холланда:

«Радиация бешеная: счетчик Гейгера не щелкает, а свистит». Елки-моталки, Майкл! — поразился Клинцов. — Почему же ты молчал?!

Потому что несколько минут уже ничего не изменят: мы находимся в зоне радиации несколько часов, — чайная чашка дрогнула у Селлвуда в руке. — Да и, пожалуй, сначала я растерялся…

— И какую дозу мы уже получили?

— С помощью счетчика Гейгера это определить нельзя. Он лишь регистрирует наличие ядерного излучения: слабое — сильное. В данном случае — сильное. Насколько сильное — Холланд не знает. Твои обалдуи могли бы ответить на этот вопрос, если бы не свернули голову дозиметру. — Слова «обалдуи» и «свернули голову» Селлвуд произнес по-русски, хотя русского языка не знал. — Так что будем делать, Степан? — повторил он свой вопрос и сам ответил: — Я подумал, что молодым людям надо немедленно укрыться в штольне: Жанне, Коле и Толе, еще Вальтеру Шмидту и сыновьям повара. А нам, пожилым людям, работать: таскать вещи, продукты, воду и горючее. Можем, конечно, освободить от этого Денизу, потому что от нее мало толку. Есть также вариант: сыновей повара тоже заставить работать, ничего им не объясняя. Не знаю только, к каким людям отнести Сенфорда: ему сорок три.

— Зачем все это, Майкл? — спросил Клинцов, ошарашенный ужасной новостью.

— Затем, Степан, что молодым людям надо еще жить, а нам, старым, не так уж важно, когда мы умрем: теперь или через пять-шесть лет.

— Сыновья повара тоже должны умереть?

— Не знаю, — ответил Селлвуд. — Если они тоже уйдут в штольню, нас останется только пятеро: я, ты, Глебов, Холланд и повар. Сенфорда, думаю, придется все-таки причислить к молодым. Впятером нам придется трудно.

— Ничего, — ответил Клинцов. — Будем работать дольше — только и всего. Ведь все равно нам каюк, Майкл? Как ты думаешь?

— Каюк — это что? — переспросил Селлвуд.

— Конец, Майкл.

— Не знаю, — Селлвуд поставил чашку на стол. — Лучше не знать. Хотя потом, конечно, узнаем. Это будет последнее, что мы узнаем.

— Тогда надо немедленно… — сказал Клинцов, чувствуя между тем, как им начинает овладевать оцепенение. — Время уходит. Надо приступать.

В последних словах Клинцова Селлвуд, вероятно, услышал вопрос, потому что сказал:

— Разумеется, надо приступать.

— Ты отдашь необходимые распоряжения, Майкл, — скорее попросил, чем предложил Клинцов.

— Селлвуд вздохнул, потом похлопал Клинцова по плечу и сказал по-русски:

— Держи хвост пистолетом! Кстати, о пистолете: если у тебя есть оружие, возьми с собой, — добавил он, перейдя на английский.

— У меня нет оружия. Откуда ему взяться?

— Ладно. Пора выйти к людям, иначе Сенфорд организует бунт.

Повар и двое его сыновей уже тоже были здесь. По просьбе Селлвуда один из студентов сбегал за Жанной. Таким образом, все оказались в сборе. Стояли молча, ждали, что скажет Селлвуд, который, посылая студента за Жанной, объявил, что сделает серьезное заявление, когда все соберутся.