И в это время на экране появляются первые кинокадры. Холмский не сразу разбирается, что там изображено. Кадры очень затемнены, похоже, однако, что на экране пультовое помещений ускорителя. Ну да, конечно! Вон защитные блоки, смотровые окна, пульт управления с осциллографами и множеством других приборов.

А что это за люди, склонившиеся над экранами осциллографов? Один из них кажется Михаилу Николаевичу очень знакомым. Уж не Хофер ли это? Ужасно похож на швейцарского инженера Хофера! А рядом? Да ведь это вылитый Бриггз! Физик Дональд Бриггз из Нью-Йорка!..

Оператор дает их теперь крупным планом. Да, это они! Холмский хорошо помнит родинку на верхней губе Бриггза, а у Хофера шрам на левой щеке. Конечно же это они, но как попали в эти кинокадры?

А вот снова вся группа… Но что такое? Откуда тут инженер Кузнецов? Ведь он погиб… Холмский точно знает, что он погиб. Об этом ему стало известно еще там, в Цюрихе. Да тут и скептик Уилкинсон! Да что же это такое? Галлюцинация?

Холмский осматривается по сторонам. В зале полумрак, но можно все же разглядеть, что ни впереди, ни сзади никого нет. Неужели он тут один?

А на экране встревоженные лица, судорожное мигание зеленых изломанных линий осциллографов. И вдруг яркая вспышка, заслепившая весь экран! Страшный грохот, от которого дрожат стены и пол зрительного зала! И сразу же полный свет и тишина.

Холмский сидит, закрыв глаза, беспомощно откинувшись на спинку кресла. Ему кажется, что взрыв произошел не только на экране и что сам он не в просмотровом зале киностудии, а в Цюрихе, среди развалин Международного центра ядерных исследований. И, наверное, вокруг ни души?

Но он тут не один. Рядом с ним доктор Гринберг.

Лишь спустя несколько секунд Михаил Николаевич медленно открывает глаза. Долго, не узнавая, смотрит на Гринберга. Потом произносит чуть слышно:

— Кажется, я все теперь вспомнил, Александр Львович. Но боюсь, как бы снова… Может быть. Может быть, сразу же все записать? Нет, срочно к Урусову!

— Он здесь, Михаил Николаевич.

Потом, уже в клинике, взволнованная и все еще не очень верящая в происшедшее Евгения Антоновна Холмская спрашивает Александра Львовича:

— И вы совсем не боялись?

— Я храбрый, — добродушно посмеивается доктор Гринберг, уставший за этот день так, как не уставал, кажется, еще ни разу. Даже на фронте, когда приходилось работать по нескольку суток без сна.

— А я трусиха, я боялась… И будь бы это не мой муж, а кто-нибудь посторонний…

— Ну и что бы вы тогда? — настораживается Александр Львович. — Это просто любопытно.

— Я бы протестовала против вашего эксперимента. Постаралась бы как-то отговорить вас, хотя это было бы, конечно, безнадежно.

— Почему же? — поднимает на Холмскую притворно удивленные глаза доктор Гринберг.

— Вы ведь были так уверены в успехе. Разве я смогла бы чем-нибудь поколебать эту уверенность?

Конечно же Александр Львович почти не сомневался в успехе, однако ему не хотелось рассказывать Евгении Антоновне, как нервно сосал он таблетку валидола в просмотровом зале во время эксперимента.

Только себе мог он теперь признаться, что был все-таки некоторый риск. Но опасался он не того, что Холмский ничего не вспомнит, а более страшного — что забудет на какое-то время даже то, что уже вспомнил. Однако для доктора Гринберга и работа физиков у синхрофазотронов, и собственная его работа над воскрешением памяти профессора Холмского были таким же сражением, какие бывают на фронте. А на войне как на войне, там ничто не исключено…

MADE IN…

— Вы донимаете, что говорите? — сердито смотрит на старшину Костенко майор Васин. — Как мог Чукреев подорваться? На чем?

— На чем он подорвался — этого я не знаю, товарищ майор, — хмуро отвечает старшина. — Но факт остается фактом — ефрейтор Чукреев действительно подорвался. Взрыв все слышали, а я собственными глазами видел воронку и тело.

— Но на чем же все-таки, черт побери? — уже ни к кому не обращаясь, повторяет майор Васин.

А спустя полчаса тот же вопрос задает ему начальник полигона подполковник Загорский.

— Может быть, ваши саперы проводили там занятия и случайно оставили какую-нибудь мину? — строго спрашивает он.

— Ну как это — мину забыть, товарищ подполковник? Да ведь за это… И потом, кто же проводит занятия с боевыми минами? А взрыв этот вы слышали? Разве рвутся так мины? Я в армии не первый год, не то что по звуку — по запаху вам определю, что взорвалось: тэн, гексоген, тротил или мелинит…