Владимир Даль приводит в своем словаре интересные русские народные пословицы, связанные с гордостью: «Гордым быть — глупым слыть. Сатана гордился — с неба свалился, фараон гордился — в море утопился, а мы гордимся — куда годимся?» 66 .

«Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак.4:6).

«Любовь не превозносится, не гордится» (1 Кор.13:4).

«Господь силен смирить ходящих гордо» (Дан.4:34).

«Вот, Я — на тебя, гордыня, говорит Господь Бог Саваоф; ибо пришел день твой, время посещения твоего. И споткнется гордыня, и упадет, и никто не поднимет ее» (Иер.50:31–33).

Гордый человек обидчив, самолюбив, ему тяжело просить прощения, он никогда не уступает в споре, не любит слушаться, не любит приказных интонаций, а лишь смиренные просьбы, подвержен вспышкам гнева, помнит зло, осуждает других людей» 67 , не терпит нарушения своей воли, тяжело переносит неудачи в делах, замечания воспринимает как оскорбления, похвалами упивается» 68 . Прп. Иоанн Лествичник приводит такой пример: «Один премудрый старец духовно увещевал гордящегося брата, но он, ослепленный, сказал ему: “Прости меня, отче, я не горд”. Мудрый же старец возразил: “Чем же ты, сын мой, яснее можешь доказать, что ты горд, как не тем, что говоришь: я не горд”» (Леств. 23:14).

Прп. Иоанн Лествичник пишет: «Некогда я уловил сию безумную прелестницу в сердце моем, внесенную в него на плечах ее матери, тщеславия. Связав обеих узами послушания и бив их бичем смирения, я понуждал их сказать мне, как они вошли в мою душу? Наконец, под ударами, они говорили: мы не имеем ни начала, ни рождения, ибо мы сами начальницы и родительницы всех страстей. Не мало воюет против нас сокрушение сердца, рождаемое от повиновения. Быть кому-нибудь подчиненными мы не терпим; посему-то мы, и на небе пожелав начальствовать, отступили оттуда. Кратко сказать: мы родительницы всего противного смиренномудрию; а что ему споспешествует, то нам сопротивляется. Впрочем, если мы и на небесах явились в такой силе, то куда ты убежишь от лица нашего? Мы весьма часто следуем за терпением поруганий, за исполнением послушания и безгневия, непамятозлобия и служения ближним. Наши исчадия суть падения мужей духовных: гнев, клевета, досада, раздражительность, вопль, хула, лицемерие, ненависть, зависть, прекословие, своенравие, непокорство. Есть только одно, чему мы не имеем силы противиться; будучи сильно тобою биемы, мы и на сие тебе скажем: если будешь искренно укорять себя пред Господом, то презришь нас, как паутину. Ты видишь, говорила гордость, что конь, на котором я еду, есть тщеславие; преподобное же смирение и самоукорение посмеются коню и всаднику его, и со сладостию воспоют победную оную песнь: поим Господеви, славно бо прославился: коня и всадника вверже в море (Исх.15:1), и в бездну смирения» (Леств.23:38).

Главное средство борьбы с гордостью — смирение и любовь.

1) Прп. авва Дорофей пишет: «Один брат спросил старца: что есть смирение? — Старец отвечал: «Смирение есть 69дело великое и божественное; путем же к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно; также чтобы считать себя ниже всех, и постоянно молиться Богу — это путь к смирению; самое же смирение божественно и непостижимо» 69 .

2) Преп. Филофей Синайский пишет: «Потребно нам великое смирение, если искреннее имеем попечение о хранении ума в Господе: во-первых, в отношении к Богу и, во-вторых, в отношении к людям. Всячески должны мы сокрушать свое сердце, изыскивая и в дело вводя все, могущее смирять его. Сокрушает же и смиряет сердце, как известно, о прежней нашей в мире жизни память, если она припоминается нами как следует, также память о всех грехах от юности; когда кто пересматривает их умом по частям, обыкновенно и смиряет, и слезы рождает, и ко всесердечному благодарению Бога подвигает нас, как всегдашняя действенная (до чувства доводимая) память о смерти, которая притом рождает и плач радостный со сладостию, и трезвение ума. Преимущественно же смиряет мудрование наше и располагает потуплять очи в землю воспоминание о страстях Господа нашего Иисуса Христа, когда кто проходит их в памяти и все подробно воспоминает. Это подает также и слезы. Сверх того, истинно смиряют душу великие Божии благодеяния именно к нам, когда кто подробно перечисляет их и пересматривает: ибо мы имеем брань с гордыми, неблагодарными демонами» 70 .

3) Очень способствует борьбе с гордостью послушание и покорность.

4) Важно для победы над страстью укорять себя самого.

5) Просить прощения у других людей.

6) Просить у других людей помощи.

7) Молиться о всех своих нуждах, даже самых простых.

8) Приписывать все добрые дела Богу.

9) Для излечения крайних степеней гордости может помочь тяжелый физический труд.

Впадение в прелесть и избавление от нее: В 1889 году к нам в Лавру, — вспоминал отец Кронид, — на послушание прибыл очень красивый молодой человек, брюнет с жгучими черными глазами, звали его Александр Дружинин. Он был москвич. Я представил его отцу наместнику, и его приняли в число братии. Послушание ему было дано в трапезной: служить странникам. Каждый день я его видел в Троицком соборе на братском молебне в два часа ночи. Время от времени спрашивал его: “Как поживаешь, привыкаешь ли?” Он отвечал иногда и со слезами умиления: “Живу, как в раю.” Я в таких случаях невольно благодарил Бога за его душевное устроение. Прошло полгода, Александру Дружинину было дано новое послушание — заведовать овощными подвалами и дана келия, в которой он стал жить один. Как-то прихожу к нему и замечаю, что мой знакомый в каком-то экстазе. Видимо, он совершал усиленный подвиг молитвы. Прошло еще несколько месяцев. Однажды при посещении я спрашиваю его: “Брат Александр, ты за всеми монастырскими службами бываешь?” Он смиренно отвечает: “За всеми.” — “И за братскими правилами бываешь?” — “Бываю, — произнес он и добавил: — Я ежедневно в храме Зосимы и Савватия бываю за всенощной и стою утром раннюю и позднюю литургии.” Тогда я ему говорю: “Скажи ты мне, с чьего благословения ты взял на себя подвиг усиленной молитвы. Утреня, вечерня и ранняя литургия — полный круг церковных служб, а правило братское завершает обязанности инока. Но поздняя литургия и всенощная есть не обязательное для всех повторение обычных служб. Я хорошо знаю, что во время поздней литургии с братской кухни приходят к тебе за продуктами, а тебя в келии нет. Тогда поварам приходится искать тебя по церквам, что, несомненно, в их сердцах вызывает ропот и неприязнь. Подумай, такая молитва будет ли для тебя полезна? Да не оскорбится любовь твоя речью моей. Беру на себя смелость спросить тебя еще об одном. Много раз я прихожу к тебе и вижу, что ты находишься в подвиге. Кто же тебя на это благословил? Помни, брат Александр, что жить в монастыре и творить волю свою — дело вредное для души. Смотри, как бы своевольная молитва не ввела тебя в гордость и самообольщение и не стала тебе в грех. Молю и прошу тебя, ради Бога, не твори никаких подвигов без ведома своего духовного отца.” Слушал меня юный подвижник с видимым неудовольствием. От него я вышел с тяжелым предчувствием чего-то недоброго. Прошел еще месяц. Сижу я однажды в своей келии, читаю книгу, часа в два дня. Вдруг неожиданно дверь моей келии с шумом отворяется и торжественно, с громким пением “Достойно есть” входит брат Александр Дружинин. Он кладет земной поклон перед моей келейной иконой и вдруг начинает продолжать земные поклоны. Глаза его горели каким-то недобрым зловещим огнем, и весь он, видимо, был возбужден до крайности. Не дождавшись конца его поклонов, я встал и, обращаясь к нему, ласково сказал: “Брат Александр! Я вижу, что ты заболел душой. Успокойся, сядь, посиди и скажи мне, что тебе надо.” В ответ на мои слова он с сильным озлоблением закричал: “Негодный монах, сколько лет ты живешь в монастыре и ничего для себя духовного не приобрел. Вот я живу один год, а уже сподобился великих божественных дарований. Ко мне в келию ежедневно являются множество архангелов от престола Божия. Они приносят семисвечник и воспевают со мной гимны неописуемой славы. Если бы ты был достоин слышать это неизреченное пение, ты бы умер, но так как ты этого недостоин, я тебя задушу.” Видя его нечеловеческое, злобное возбуждение и зная, что все находящиеся в прелести физически бывают чрезвычайно сильны, я говорю ему: “Брат Александр, не подходи ко мне. Уверяю: я выброшу тебя в окно.” Уловив момент, я постучал в стену соседа по келии, который тотчас же и вошел ко мне на помощь. С появлением соседа, я стал смелее говорить ему: “Брат Александр, не хотел ты меня слушать и вот видишь, в какую ты попал адскую беду. Подумай: ты хочешь меня задушить. Святых ли людей это дело? Осени себя знамением креста и приди в себя.” Но Дружинин продолжал выражать угрозу задушить меня, как негодного монаха, и еще говорил мне: “Подумаешь, какой наставник явился ко мне в келию с советом — много не молись, слушай духовного отца. Все вы для меня ничто.” Видя такую нечеловеческую гордость, злобу и бесполезность дальнейшего разговора с ним, я попросил соседа вывести его вон из моей келии. В тот же день после вечерни брат Александр снова явился ко мне и торжественно сообщил, что ныне за вечерней на него сошел Святой Дух. Я улыбнулся. Видимо, это его обидело, и он мне говорит: “Что ты смеешься? Пойди спроси иеромонаха отца Аполлоса, он видел это сошествие.” В ответ на это я сказал: “Уверяю тебя, дорогой мой, что никто не видел этого сошествия, кроме тебя самого. Умоляю тебя, поверь, что ты находишься в самообольщении. Смирись душой и сердцем, пойди смиренно покайся.” Но больной продолжал поносить меня и грозить. Лишь пришел я на другой день от ранней литургии, брат Александр снова явился ко мне и заявил, что Господь сподобил его ныне в храме преподобного Никона дивного видения. От Иерусалимской иконы Божией Матери, что стоит над Царскими вратами, заблистал свет ярче молнии, и все люди, стоявшие в храме, будто бы попадали и засохли, как скошенная трава. Спрашиваю его: “А ты-то почему от этого света не иссох?” — “Я, — отвечал он, — храним особой милостью Божьей ради подвигов моих. Этого не всякий достоин.” Говорю ему: “Видишь, брат Александр, как тебя диавол обольстил, возведя тебя в достоинство праведника, и тем увеличил твою гордость. Поверь мне, что стоявшие с тобой в храме пребывают в духовном здравии, а все, что ты видел, есть одна духовная прелесть бесовская. Образумься, осознай свое заблуждение, слезно покайся, и Господь помилует тебя.” — “Мне каяться не в чем, вам надо каяться!”, — закричал он. Видя такое буйство несчастного и опасаясь припадков безумия, я тотчас же написал письмо его другу Ивану Димитриевичу Молчанову, по просьбе которого Дружинин был принят в Лавру. В письме было описано состояние больного. Через три дня Молчанов был уже у меня. Я все объяснил ему о Дружинине и, зная, что он хорошо знаком с настоятелем Николо-Пешношского монастыря игуменом Макарием, посоветовал ему тотчас же отвезти к нему несчастного. В тот же день Дружинин был отправлен в Пешношский монастырь. Когда Иван Димитриевич объяснил отцу игумену о болящем, тот спокойно сказал: “Милостью Божьей он поправится у нас, и свои такие бывали.” Александру Дружинину было назначено игуменом послушание — чистить лошадиные стойла на конном дворе. Брат Александр вначале протестовал, говоря: “Такого великого подвижника вы назначаете на такое низкое послушание. Я должен подвизаться в храме и совершать духовные подвиги для назидания прочим.” Отец игумен, в успокоение его души, говорил: “Ты лучше всего и можешь показать добрый пример смирения и кротости через исполнение возложенного на тебя послушания. А относительно молитвы не беспокойся. За тебя в храме будет молиться вся братия.” И действительно, по благословению отца игумена, за больного крепко молилась вся братия. Прошло полгода. Александр Дружинин за все это время в храме бывал только по праздникам и за ранней литургией. Целый день кидая навоз, он настолько утомлялся, что вечером ложился спать без дневных молений и спал, как мертвый. Подвиги совершать ему уже было некогда. Мысль, что он святой, с каждым днем в нем слабела, и видения у него постепенно прекратились. Целый год он был на послушании в конюшне и о своих мнимых подвигах забыл. Затем его перевели в хлебопекарню, где тоже труд не легкий. Через два года Дружинин переведен был на более легкие послушания. На лице его тогда проявился приятный отпечаток смирения. Семь лет подвизался он в Пешношском монастыре. Здесь его постригли в монашество с именем Афанасий. Впоследствии он перешел в московский Симонов монастырь, где за смиренную добрую иноческую жизнь был произведен в сан иеродиакона. Когда я был на послушании в Петрограде в должности начальника Троицкого Фонтанного подворья, отец Афанасий Дружинин приезжал ко мне повидаться. Когда я спрашивал его, помнил ли он то, что было с ним в Лавре во время его духовного недуга, он отвечал: “Все помню, но только теперь сознаю весь ужас моего душевного состояния”» 71 .

Само слово «прелесть» этимологически означает лесть в превосходной степени самому себе, самообман. По определению святителя Игнатия Брянчанинова: «Прелесть — есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть есть повреждение человеческого существа ложью. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцев наших. Все мы в прелести. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть — признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною» 72 .

1) Субъективные — берущие свое начало в падшем естестве человека и зависящие от самого человека. Обычно главный источник прелести — гордость, подпитываемая тщеславием и сладострастием.

2) Объективные — те, которые зависят от непосредственного демонического воздействия. Один из случаев демонического действия описывает старец Паисий Святогорец: «Однажды, когда я жил на Синае в пещере Святой Епистимии, дьявол захотел… оказать мне «услугу»! Неподалеку от кельи было три-четыре ступеньки. Ночью, когда небо было ясным и светили звезды, я уходил в пещеры и, для того чтобы спуститься по этим ступенькам, светил зажигалкой. Однажды ночью я хотел зажечь зажигалку, но она не зажигалась. Вдруг с одной скалы ударил яркий луч света, подобный прожектору! Ух, все вокруг стало светло! «Нет, — говорю, — от таких «прожекторов» надо держаться подальше!». Я вернулся назад, и свет тут же пропал. Вот ведь какой диавол: он не хотел, чтобы я спустился по лесенкам, подсвечивая зажигалкой! «Ну разве не жаль, — пожалел он меня, — что человек так мучается! Дай-ка я ему посвечу!». Вот какая «доброта»!» 73 .

1) «Мнение» — сочинение поддельных, благодатных ощущений и состояний, таких как: теснейшее соединение со Христом, внутренняя беседа с Ним, таинственные откровения, гласы, наслаждения. В качестве примера можно было бы привести случай с Александром Дружининым из предыдущей главы.

Уклонением в эту сторону отличались подвижники католической церкви. В качестве примера можно было бы предложить отрывок из книги крупнейшего религиозного мыслителя А.Ф.Лосева: «Соблазненность и прельщенность плотью приводит к тому, что Святой Дух «является» блаженной Анжеле и нашептывает ей такие влюбленные речи: «Дочь Моя, сладостная Моя, дочь Моя, храм Мой, дочь Моя, услаждение Мое, люби Меня, ибо очень люблю Я тебя, много больше, чем ты любишь Меня». Святая находится в сладкой истоме, не может найти себе места от любовных томлений. А возлюбленный все является и является и все больше разжигает ее тело, ее сердце, ее кровь. Крест Христов представляется ей брачным ложем… Что может быть более противоположно византийско-московскому суровому и целомудренному подвижничеству, как не эти постоянные кощунственные заявления: «Душа моя была принята в несотворенный свет и вознесена», эти страстные взирания на Крест Христов, на раны Христа и на отдельные члены Его Тела, это насильственное вызывание кровавых пятен на собственном теле и т. д. и т. п.? В довершение всего Христос обнимает Анжелу рукою, которая пригвождена ко Кресту, а она, вся исходя от томления, муки и счастья, говорит: «Иногда от теснейшего этого объятия кажется душе, что входит она в бок Христов. И ту радость, которую приемлет она там, и озарение рассказать невозможно. Ведь так они велики, что иногда я не могла стоять на ногах, но лежала, и отнимался у меня язык… И лежала я, и отнялись у меня язык и члены тела» 74 .