Такой этос преодолевал политику. В рамках своего строительного проекта «Новый Франкфурт» глава городского управления архитектуры Эрнст Мэй в 1926 г. издал новые инструкции по организации кладбищ, позволявшие родственникам выбирать надгробия для умерших из нескольких простых, никак не украшенных вариантов (Рис. 1.6). С этого времени могилы на городских кладбищах будут размещаться аккуратными рядами, напоминая по стилю военные места захоронения. Эта строгая геометрия, как писал один из реформаторов кладбища, должна «мощно передавать чувство, в котором социализируется все похоронное дело», и пробуждать «дух современности» 101 .

Рис. 1.5. Немецкое военное кладбище в Белло, Франция. Современники находили особенный пафос в рядах идентичных, геометрически упорядоченных могил и считали, что подобная конфигурация отвечает новой социальной этике после ужасов Первой мировой войны. – Volksbund Deutsche Kriegsgr"aberf"ursorge.

Изменения в похоронной культуре Берлина после Первой мировой войны были более тонкими, но все же заметными. На большинстве кладбищ, сооруженных или расширенных в Берлине в 1920-х – начале 1930-х гг., избегали геометрического стиля, пропагандируемого Мэем во Франкфурте 102 . Однако надгробия все же уменьшались в размерах и не так украшались. Только некоторые имели небольшие рельефы с портретами или аллегорическими фигурами 103 . Исключения, разумеется, встречались, одно из них – мавзолей в романском стиле площадью 42 квадратных метра, построенный для семьи Отто Лемма в 1920 г. на кладбище при мемориальной церкви кайзера Вильгельма, рядом с гуталинной фабрикой Лемма в Ноннендаме. Кроме электрического освещения, мраморного интерьера и алтаря со статуей ангела, в мавзолее было мозаичное изображение семейного особняка Лемма и членов самой семьи, «сидящих на садовых скамейках <…> в обуви, начищенной до блеска» 104 . И все же общая тенденция на берлинских кладбищах после Первой мировой была – к простоте, прочь от претенциозной монументальности периода грюндерства 105 .

Рис. 1.6. Примеры нормативных стилей оформления могил, введенных в рамках строительного проекта «Новый Франкфурт» Эрнста Мэя, ок. 1926 г. Эти урезанные формы отражали общий для Германии импульс делать могилы проще, скромнее, меньше и однообразнее – как выражение современности и социальной добросовестности в свете Первой мировой войны. – Melchert H. Die Entwicklung der deutschen Friedhofsordnungen. Dessau: Verlag Walther Schwalbe, 1929.

Другими словами, после войны среди берлинцев и вообще немцев широко распространилось ощущение, что похоронная культура довоенного периода была заражена индивидуалистической этикой: укоренена в капитализме – в глазах социалистов, в современности – в глазах консерваторов. В свою очередь, война открыла возможность для очищения общества от налета эгоистичного прошлого, теперь тесно связанного с Вильгельмовской эпохой. Она также дала начало новому духу простоты, коммунитаризма и сдержанности в похоронной культуре, духу, который преодолевал политическую принадлежность и вдохновлял как христианских, так и социалистических реформаторов. Кете Кольвиц, художница, жительница Берлина, социалистка, христианка и республиканка, отправилась в Бельгию в 1932 г., чтобы установить там только что законченный мемориал «Скорбящие родители» в честь ее сына Петера. В дневнике она писала: «Британские и бельгийские кладбища кажутся более светлыми <…> более радостными и уютными, более семейными, нежели немецкие. Я отдаю предпочтение немецким. Война не была приятным занятием; не подобает разукрашивать цветами массовую гибель всех этих молодых людей. Военное кладбище должно быть мрачным» 106 . Похожими чувствами были исполнены попытки создать мемориал Первой мировой войны в Нойе-Вахе, в здании, где некогда находилась охрана замка Гогенцоллерн на Унтер-ден-Линден. Многие чувствовали, что такое местоположение, в самом сердце городской суеты, не приличествует памятнику священным жертвам войны 107 . Военно-мемориальные советы многих местных общин Германии выступили против размещения памятников в общественно значимых местах: «они не должны служить “элементом украшения”» 108 . Кажется, что не только кладбище, но и, возможно, сама смерть нуждались в восстановлении ее высокого звания после массового кровопролития Великой войны.

Однако нужно отметить, что коммунитарный дух послевоенных лет не распространялся на похоронное дело в Берлине. Несмотря на то что к началу 1920-х гг. во Франкфурте и других крупных городах многие связанные с похоронами услуги были взяты под контроль муниципальной власти 109 , а также вопреки всем доводам современных реформаторов в пользу освобождения работающих людей от огромного социального обязательства по обеспечению «пышных» и «церемонных» похорон их родным и близким 110 , призывы к социализации похорон в Берлине имели небольшое влияние. Владельцы частных похоронных бюро и после войны продолжали делать свою работу, не будучи стеснены какими бы то ни было ограничениями рынка.

Но другие цели активистов социализации – включая популяризацию кремации – к началу 1930-х гг. реализовывались. В исторической перспективе Прусское государство было одним из наиболее амбивалентных в Германии в плане кремации умерших. Мощная связь между троном и алтарем не позволяла кремации даже стать легальной, это произошло в 1911 г., всего лишь за год до ее легализации в католической Баварии. Но даже тогда прусские законы считались современниками самыми строгими в Германии; никого нельзя было кремировать, если такое желание не выражено в письменной форме 111 . Поначалу это не имело большого значения: протестантские и еврейские религиозные власти обычно отвергали эту практику, а у католиков она была запрещена. Кажется, и большинство берлинцев считали ее недопустимой: за первый год легализации кремации – в 1912 г. – в городе было сожжено всего 66 умерших 112 . В Германии в целом до 1914 г. кремировали лишь малую часть умерших 113 .

Впоследствии практика кремации распространилась, хотя и не быстро. Это было обусловлено, по крайней мере отчасти, неординарными доводами отдельных сторонников кремации, которые пытались замаскировать ее некими идеологическими покровами собственного изготовления. Атеисты и социалисты пропагандировали сжигание умерших как культурно прогрессивное, рациональное, гигиеничное и эстетичное решение. Такие объединения, как берлинский Союз атеистов за кремацию (Verein der Freidenker f"ur Feuerbestattung – VFF), открыто связывали эту практику с антиклерикализмом и атеизмом и требовали от своих членов покинуть церковь 114 . Ряд v"olkisch [нем. народных], «неоязыческих» и «германоверских» объединений, действовавших до и после наступления нового века, выступали за кремацию как за способ воссоединения с практиками предков-язычников вроде Тацита и тем самым – возвращения к дохристианской праотеческой религии, которая, по их убеждению, постепенно была погребена под «чуждыми» элементами иудаизма и католицизма 115 .

Однако большинство сторонников кремации не были настроены ни против церкви, ни против истеблишмента. В течение десятилетий представители медицины и общественного здравоохранения восхваляли сжигание умерших с рационалистических, естественнонаучных позиций, и в действительности сторонники кремации преимущественно были прихожанами-либералами, культурно соотносившимися с протестантизмом 116 . О том, насколько благосклонна была берлинская муниципальная администрация к легализации этой практики, говорит тот факт, что оригинальный проект Фридрихсфельде – то есть за три десятилетия до легализации кремации в Пруссии – уже включал в себя колумбарий (первый в городе), предназначенный для хранения праха тех берлинцев, которые выбрали кремацию за пределами Пруссии 117 (см. Рис. 1.7 и 1.8). Схожим образом, когда в 1907 г. проводился конкурс на сооружение паркового кладбища в Лихтерфельде, одним из условий было проектирование там и небольших могильных участков для захоронения праха 118 . Даже пока кремировали еще относительно немногих жителей Берлина, город быстро построил несколько крематориев подряд, возможно, предвидя более широкое распространение этой практики. К 1919 г. в городе их было три: по одному в рабочих районах Веддинг и Трептов и один в тогда еще независимом пригороде Вильмерсдорф.