– Разве так нападения делаются! Траверсе даже не удосужился собрать хоть какие-нибудь сведения, о сей цитадели, поверил на слово этому проходимцу Понтевезо!

Вдали свечами пронзали небо многочисленные минареты, да зеленело буйной листвою устье речушки Термен-Дери. На крепостных стенах су устанавливали пушки, пробовали их холостыми выстрелами. Трапезунд готовился к обороне по-настоящему.

А вскоре раздались и первые боевые залпы, турецкая батарея точно била по стоявшему под берегом «Ягудиилу», другая целила по «Варахаил».

– Ишь, пристрелялись! – почесал, подбородок Пустошкин. – Подымайте сигнал «Береговые батареи подавить немедля!»

Теперь настал черед турок считать потери. В отчете об экспедиции этот эпизод описан так: «Оба означенных корабля скоро подбили неприятельские орудия и, производя пальбу по городу и по купеческим судам, нанесли им величайший вред… неприятель же, собравшийся на берегу в большом числе, понес значительную потерю в людях».

Всю ночь с берега слышались раскатистые взрывы; то турки, боясь десанта, рвали склады и пороховые магазины. Тогда ж от перебежчиков стало известно и другое: в Трапезунде чума.

Утром следующего дня на флагманском «Ратном» собрался совет капитанов. Решали: спускать десант или нет. Контр-адмирал выступил против десантирования. Свое мнение Пустошкин аргументировал веско:

– Погром в порту и крепости мы навели. Все суда неприятельские, что на здешнем рейде находились, сожжены. Пускать же солдат в город нельзя, потому как кратковременное занятие Трапезунда обернется бедой для всего Причерноморья и унесет тысячи жизней невинных! Чума шуток с ней не прощает!

Переживший в молодости подобный кошмар в Херсоне, адмирал знал, что говорил. Возражений ни у кого не было.

В течение дня русские орудия сокрушали крепостные стены. Особенно доставалось прибывшим под Трапезунд анатолийцам. Неся огромные потери, они вынуждены были в беспорядке бежать за ближайшие холмы. В сумерках разрядив, свои пушки в последний раз, корабли повернули форштевни на север – на Севастополь.

Пока шли обратно дозорными фрегатами захватили еще несколько призов. Имена давали с юмором. Так они и остались в истории нашего флотам «Антип», «Трофим»,»Христофор» и «Петр» и даже названное забавы ради шебека «Малая шайка».

10 июля эскадра уже входила на Севастопольский рейд. Траверсе итогами экспедиции остался недоволен, хотя открыто и не высказывался, ибо Петербург расценил действия Пустошкина совершенно правильными.

В декабре того же года Семен Афанасьевич стал вице-адмиралом и директором штурманского училища в Николаеве. Война закончилась, и Пустошкин новому назначению был несказанно рад. Он возвращался к семье. Прошло еще несколько лет и адмирала отозвали в столицу.

– Все возвращается на крути своя! – вздохнул наш герой, ознакомившись с бумагой. – Когда-то мичманом ведь в Кронштадте начинал. Так что прощай понт Эквсинский! Здравствуй понт Балтический!

Определили в Петербурге Пустошкина состоять при морском министре. Занимался он там баллотировкой флотских чинов, да подготовкой кадет. В 1816 году за четверть века беспорочной службы получил Георгия 4-й степени, а через год – Владимира. Затем было назначение членом адмиралтейств-совета. Ведал там старый адмирал ремонтом судов, инспектировал порты и верфи, проверял приходящие в министерство жалобы.

Дома тоже забот хватало. Тяжело заболела жена и на Семена Афанасьевича обрушились многочисленные хлопоты. Одна за другой пошли свадьбы: дочь Маша за князя Алексея Урусова, Меланья за надворного советника Ниротморцева, Надежда за надворного советника Федора Эллинского, все разлетелись… Осталась при отце с матерью лишь младшая Александра.

В памятном декабре 1825 года во время гвардейской смуты Пустошкин проявил твердость и решимость. Едва в столице начался мятеж, он, не дожидаясь исхода дела, поспешил в Кронштадт и самолично привел тамошний гарнизон на верность Николаю. Узнавши о картечном расстреле на Сенатской площади, Семен Афанасьевич опечалился, но о действиях своих не сожалел;

– Не пристало никому противу законной власти выступать! Сие есть якобинство предерзостное!

Затем была кропотливая и неприметная с виду, но чрезвычайно важная работа в комитете для образования флота, куда собрали цвет российской морской мысли, лучших из лучших: Дмитрия Сенявина, Гавриила Сарычева, Фаддея Беллинсгаузена. В апреле 1831 года Пустошкин уже полный адмирал. Эполеты с тремя орлами вручал ему на Пacxy сам император Николай. А вскоре Семен Афанасьевич простился с делами флотскими. Высочайшим указом был определен он в сенаторы. Отныне знания и опыт свежего уже шли на решение дел общегосударственных!