Одевался Сергей по-военному быстро. Очень не хотелось уходить, и он решил не размазывать прощание надолго.

– До завтра, – шепнул он, когда Таня, набросив халатик, открыла перед ним дверь, и уже с лестницы крикнул: – Может, не будем ждать месяц до свадьбы? Я так долго не выдержу…

Оставшиеся полночи Таня уснуть не могла. Предложение делают не каждый день, и Назарова разволновалась. Крутиков ей нравился. Таню поражало, как можно в милиции, где грязь и порок прикасаются к тебе каждый день, сохранить романтику и чистоту. Сергей даже не лез целоваться. Сегодня она сама все сделала. Но с другой стороны, выйти замуж и остаться в провинциальном городе? Разве об этом мечтала на выпускном вечере у разводных мостов юная медалистка? Выпускные экзамены Татьяна Назарова сдала на отлично. Они тогда всем классом расселись на граните набережной. Каждый выкрикивал свою мечту-желание, и туманное небо белых питерских ночей обещало, что все эти желания исполнятся. Таня тогда мечтала стать артисткой. Она бы поступила в театральный, но папа сказал: «Актриса – это не профессия. Станешь девой по вызову, дожидаться звонка режиссера». Таня подумала и пошла в юридический. Через два года она не мыслила себе другой специальности. Криминалистика захватила ее целиком. Но замужество в областном центре? Девушка вспомнила, как Сергей не смог читать Есенина, и улыбнулась. Она знала, что замуж за Сережу выйдет, потому что теперь ни о ком другом думать уже не могла. Младший лейтенант Назарова лежала на тахте, обхватив руками подушку, и повторяла в памяти каждый миг прошедшего свидания. Чаем она гостя так и не напоила. Между порывами яростного желания они, обнявшись, говорили шепотом друг другу нежные слова. Сережа попросил на память ее фото. Тане пришлось встать и, порывшись в чемодане, найти карточку. Она не успела вложить фото в карман его кителя, как Крутиков подхватил ее и увлек на тахту. Грудь Тани немного ныла от его рук, но эта боль наполняла все ее существо невероятной нежностью. Наконец девушка закрыла глаза и уснула. На губах спящей застыла чуть заметная улыбка.

К зиме северные небеса светлеют поздно. Пенсионер Васильев по обыкновению вставал задолго до рассвета и начинал свой день с выноса помойки. Его раздражали переполненные баки возле дома, и он старался свалить семейные отходы до прибытия мусорной машины. Это утро ничем не отличалось от других. Перед тем как совершить ритуал, Васильев глянул на градусник в кухонном окне и, отметив, что заморозков ночью не было, все же накинул на плечи полушубок. На лестничной площадке внизу вывернули лампочки. Понося зловредных воришек, пожилой человек осторожно спустился по лестнице. Обычно после освещенного подъезда он первые мгновения ничего не видел на темной улице. В этот раз наоборот, свет фонаря над подворотней показался ему слишком ярким. Высыпав содержимое ведра, пенсионер уже было повернул к дому, но что-то остановило старика. Он вгляделся в тень за мусорным баком и, заметив торчащие ноги, подошел поближе. Васильев не ошибся. За баком лежал человек, одетый в милицейскую форму. Пенсионер вздохнул, перекрестился, хотя продолжал состоять в партии коммунистов, и опустил порожнее ведро на землю. В этот момент ему показалось, что от баков в сторону кустов сирени метнулась тень. Васильев оставил ведро и, неловко притаптывая, побежал к своему подъезду. Добравшись до второго этажа, задохнулся и прижал ладонь к груди. Сердце старика колотилось, как у воробья, которого взяли в руки. Васильев на секунду замер у телефона, подождал, пока дыхание восстановится, и принялся накручивать диск. Пальцы дрожали, и до дежурного он дозвонился не сразу. Затем долго и бестолково объяснял о находке. Лишь адрес назвал четко. В своем доме Васильев прожил всю сознательную жизнь, потому адрес мог сообщить и во сне.

Наряд, прибывший через семь минут после звонка пенсионера, обнаружил тело старшего лейтенанта Крутикова. В кармане его форменного кителя документов и денег не оказалось. Исчез и табельный пистолет. Осталась лишь фотография строгой девушки в форме младшего лейтенанта милиции.

Деревенька Кресты затерялась на самой границе Новгородской и Ленинградской областей. Пять километров проселка выводили на бетонку Новгород-Луга. Легковому транспорту проселок давался три месяца зимы, при условии, что тракторист Гена не ударялся в запой и снег убирал. В летние месяцы по засушливой погоде тоже можно было рискнуть. Но, не дай бог, один серьезный дождик – и путь назад отрезан. А после затяжных дождей не всякий грузовик имел шанс доползти до Крестов. Несмотря на трудности с дорогой, летом деревня оживала. Среднее и младшее поколение местных жителей, важно величавшее себя дачниками, проводило летний отпуск на исторической родине. Зимой семь домов из десяти глядели на еловый лес накрест заколоченными ставнями и промерзали насквозь. Три избы обогревались и зимой. Из труб тек уютный беловатый дымок, возле крылечек стояли метлы и лопаты, а в сенях – валенки с калошами и коромысла. Зимнее население деревни состояло всего из трех душ: двух христианских, одной мусульманской. По душе на дом. Случайно жилые избы разбежались по деревне симметрично. Одна в центре, две по краям. Справа, в крайней избе, прижился мусульманин Халит. Он прибился на постой к вдове – лесничихе. Старуха вскоре померла, а Халит прижился. В самой середке Крестов обитала девяностолетняя девушка Агриппина. Последние два года престарелая девушка болела, и без помощи мусульманина ей бы пришлось совсем худо. Она верила, что Халита ей послал сам Господь в благодарность за сохраненную девственность. Мусульманин носил ей воду из колодца, колол дрова и привозил из редких поездок в город сахарок и пару батонов. Белый хлеб в деревне звали булкой и употребляли на десерт. Зимой Халит расчищал крыльцо, дорожку от снежных завалов и почти ежедневно заходил проведать хозяйку. Разговоров они не вели – старуха давно оглохла, – но с самоваром самостоятельно управлялась, поэтому они молча сидели за столом и пили чай. Летом к Агриппине наезжала родня. Она давно путала внуков с правнуками, поскольку все они были двоюродными, а своих детей «девушка» Агриппина завести не могла. Сестра ее давно отошла в мир иной, за ней последовали и два младших брата. Все они оставили потомство, и теперь разобраться в многочисленных родственных образованиях стало бы затруднительно и для более молодого и прыткого ума, нежели ум девяностолетней Агриппины. По приезде городских родственников Халит получал моральный отпуск, который использовал для сбора лекарственных трав, заготовки грибов и ягод. Мусульманин кормился лесом. Документов Халит не сберег и никаких пособий или пенсий не получал. Бежавшему от войны старику титул беженца не выдали, а обивать пороги чиновных кабинетов он не умел. В Крестах Халит никому не мешал. Охотников на избу лесничихи не нашлось, и мусульманин жил спокойно, без унижений и попреков. Чего нельзя сказать о городе, куда он поначалу приехал. Обижали часто, и очень хотелось Халиту напомнить русским, как его мать и еще множество таких матерей кормили беженцев из России в немецкую войну. Правда, звались они тогда не беженцами, а эвакуированными. Да трудное слово «эвакуация» теперь мало кто помнил…

В крайней избе слева жила Дарья Ивановна Никитина. Из постоянных жителей она была самая молодая. Ей по весне стукнуло пятьдесят пять. Она легко справлялась со своим нехитрым хозяйством, состоящим из пяти кур, петуха Петьки и дворового пса Доши. На лето к Дарье Ивановне приезжала внучка Валечка. Девушка закончила предпоследний класс и проводила у бабушки летние каникулы. А долгими зимними вечерами Дарья Ивановна вязала женские рейтузы. Делала она это весьма профессионально и вывозила свою продукцию на городской рынок, где рейтузы шли нарасхват. Вязание давало ей крепкую добавку к мизерной пенсии. Дарья Ивановна смолоду ушла в город домработницей и на казенной службе никогда не числилась. Про Никитину говорили, что она дочку прижила от заезжего солдатика. Перед демобилизацией тот якобы обещал девушке жениться, да уехал домой и позабыл. На самом деле все было не так, но правду о дочери пожилая женщина скрывала.

Девочку она вырастила одна, хотя иногда тайный отец помогал деньгами. Но делал он это сугубо по собственному желанию и настроению. При получении паспорта дочка взяла материнскую фамилию. Школу Верочка Никитина закончила деревенскую и в ленинградский вуз по конкурсу не прошла. Выучилась на водителя трамвая и устроилась в трамвайный парк. Повторяя судьбу матери, без мужа родила дочь Валю. От парка, перед самым развалом державы, ей выдали маленькую квартирку в полуподвале старого дома, где они вдвоем с дочерью и жили до сих пор. Дарья Ивановна только один раз гостила у дочери в Дровяном переулке. Теснота и полумрак после деревенской воли пожилую женщину угнетали. Она неделю промаялась и уехала.

В этом году Валя задержалась в деревне. Школа, где училась внучка, с весны встала на капитальный ремонт. Строители обещали успеть к началу учебного года, но первого сентября выяснилось, что трубы завезли бракованные, а замена их – дело долгое: средства, выделенные городской властью на ремонт, были израсходованы, а новых взять негде. Начало учебного года в связи с этим откладывалось на неопределенный срок. Валя осталась у бабушки.

Дарья Ивановна вслух не говорила, но в душе нечистых на руку строителей благодарила. О том чтобы прожить с внучкой до ноября, пожилая женщина не могла и мечтать. В конце августа основная часть дачников уехала в город. В Крестах остались лишь пенсионеры Воробьевы. Неутомимые супруги с рассвета до сумерек пропадали в лесах, добывая последние грибы и клюкву. Дарья Ивановна знала, что чета пенсионеров живет бездетно, и удивлялась, зачем им столько запасов? Торговать пенсионеры не ходили, а сами такое количество съесть не могли. В конце сентября уехали и они, и, кроме Валечки, никого из городских не осталось.

Дарья Ивановна опасалась: без молодежи внучка заскучает. Но выручил мусульманин Халит. Он еще прошлым летом приметил Валю и одаривал девушку лесными гостинцами. То принесет банку лесного меда, то щучку из реки, то кружку малины. В сентябре, когда деревня опустела, Халит стал брать Валю в лес за орехами. Орехи внучка Дарьи Ивановны очень любила, но они созревали позже, чем начинаются школьные занятия. В этом году Валя орехов дождалась. Халит за три года жизни в Крестах так изучил окрестности, что знал грибные и ягодные места лучше местных. Знал он и все большие орешники на много километров вокруг.

– Вот тебе и басурманин! – часто говорила Дарья Ивановна. – Золотого сердца человек! Другим христианам у него бы поучиться…

Телевизоров в деревне не водилось, но из радиопередач Никитина знала о войне на Кавказе и пеняла Халиту:

– Вон, что твои одноверцы удумали – кровь лить.

Халит качал головой и уходил. Но один раз оглянулся и сказал:

– Христа продали и Аллаха продали. Золото Бога не знает…

Осень катила быстро. Теплые солнечные дни сменились на пасмурные и дождливые. Темень наступала рано. В среду после полудня повалил снег. И хотя он сразу стаял, Дарья Ивановна поняла, что осень заканчивается. Последние два дня у женщины лежал груз на сердце. На вопросы внучки она отговаривалась старостью: к погоде кости ломит, меняется погода, вот и организму тяжело. Но погода была ни при чем. Никитину одолевали дурные предчувствия. На улицу она выходить почти перестала. После завтрака усаживалась под образа и молча вздыхала. Валя кормила кур и пса Дошу. Кобель, чуя настроение хозяйки, тоже ходил, поджав хвост, а ночами выл. К обеду неожиданно распогодилось. Облака расступились, и выглянуло солнце. Дарья Ивановна немного повеселела и вышла подышать во двор. Но любоваться лазурью неба долго не пришлось. Внезапно налетел ветер. Его шквальные порывы сорвали последние листья с красной рябины, погнали рябь по дорожным лужам и задрали хвосты у перепуганных кур. Доша залез в свою будку и грустным собачьим глазом следил за разгулявшейся стихией. Дарья Ивановна с внучкой вернулись в избу и проверили, хорошо ли закрыты окна. Ветер нагнал низкие свинцовую облака и внезапно стих. К сумеркам зарядил нудный мелкий дождик. В довершение всего погас свет и смолкло радио. Дарья Ивановна зажгла керосиновую лампу, и внучка пристроилась читать. Спать пошли рано. Валя ночевала на сеновале, куда из сеней вела деревянная лесенка.