С момента возникновения страны в качестве единого политического образования в 221 году до нашей эры и до начала двадцатого столетия позиция Китая в центре мирового порядка воспринималась местными элитами как настолько очевидная, что в китайском языке не было слова, обозначающего данное явление. Лишь историки в ретроспективе описали «синоцентричную» систему дани. Согласно этой традиционной концепции, Китай видел себя единственным, в некотором смысле, суверенным государством в мире. Его император воспринимался как фигура космических масштабов, как «стержень», соединяющий человеческое и божественное. Его владениями был вовсе не «Китай», не территории, на которых он непосредственно правил, но «Вся Поднебесная», где Китай выступал как центр и очаг цивилизации – «Срединное государство», вдохновляющее и ведущее за собой остальное человечество.

С этой точки зрения мировой порядок отражает универсальную иерархию, а не равновесие конкурирующих суверенных государств. Каждое известное общество трактуется как состоящее в своего рода вассальных отношениях с Китаем, частично основанных на близости культуры конкретного общества к китайской культуре; и никто не в состоянии претендовать на равенство. Монархи других стран – не коллеги-сюзерены, а лишь прилежные ученики, осваивающие искусство управления и подлежащие цивилизаторству. Дипломатия представляет собой не процесс согласования суверенных интересов путем переговоров, а набор тщательно продуманных церемоний, в рамках которых другие общества имеют возможность подтвердить отведенное им место в глобальной иерархии. В соответствии с таким подходом «внешняя политика» (в современном смысле) классического Китая подпала под надзор министерства церемоний, что и определяло характер трибутарных отношений, а «пограничное» министерство ведало взаимодействием с кочевыми племенами. Китайское министерство иностранных дел появилось только в середине девятнадцатого столетия, и то по необходимости – когда в страну явились «варвары» с Запада. Но даже тогда китайские чиновники продолжали считать своей задачей наставление «варваров» в искусстве управления; то есть в Китае не было и намека на вестфальские принципы дипломатии. Новое министерство носило показательное название – «министерство управления делами всех народов»; отсюда следовало, что Китай вообще не ведет межгосударственную дипломатию.

Цель трибутарной системы заключалась во внушении уважения, а не в извлечении экономической выгоды и не в подавлении чужих культур военной силой. Самое внушительное архитектурное сооружение Китая, Великая Китайская стена, протянувшаяся примерно на пять тысяч миль, была заложена императором Цинь Ши-хуанди, который только что победил всех соперников, завершил эпоху «воюющих царств» и объединил Китай. Это грандиозное свидетельство военных побед, но также и признание собственных слабостей – воплощение огромной силы, сознающей свою уязвимость. На протяжении тысячелетий Китай чаще хитрил и искушал противников, чем пытался победить их оружием. Некий министр династии Хань (206 до н. э. – 220 н. э.) описал «пять приманок», которыми он предполагал управлять дикими племенами хунну на северо-западной границе Китая (пусть в военном отношении Китай, разумеется, кочевников превосходил):

«Нужно оделить их… приличным платьем и повозками, дабы соблазнить взоры; накормить их отличными яствами, дабы соблазнить уста; пусть звучит музыка и щебечут женщины, дабы соблазнить слух; нужно простроить для них высокие дома и амбары и дать им рабов, дабы соблазнить чрево… а тем, кто придет поклониться, император выкажет милость, встретит их достойным приемом в своем дворце и сам станет подавать им пищу и вино, дабы соблазнить разум. Вот таковы пять приманок».

Отличительной чертой дипломатических ритуалов Китая было коленопреклонение – следовало встать на колени и коснуться головой пола, признавая величие императора; это сознательное унижение, конечно, мешало отношениям с современными западными государствами. Впрочем, коленопреклонение считалось добровольным – тем самым чужестранный дипломат выказывал уважение народу, который не столько завоевывали, сколько почитали. Дань, которую вручали императору на подобных церемониях, нередко уступала по стоимости ответным дарам императора.

Китай традиционно стремился доминировать психологически, через свои достижения и протокол, но время от времени все-таки предпринимал военные походы, чтобы преподать непокорным варварам «урок» и внушить уважение. Обе упомянутые стратегические цели и принципиально «психологический» подход к вооруженным конфликтам были продемонстрированы совсем недавно, в войнах с Индией (1962) и Вьетнамом (1979), а также нашли отражение в способах, какими Китай подтверждал свои коренные интересы в отношениях с другими соседями.

Тем не менее Китай не был миссионерским обществом в западном понимании этого термина. Он стремился внушать уважение, а не преобразовывать; эту тонкую линию китайцы никогда не пересекали. Главное – достижения, которые, как ожидалось, другие общества оценят и перед которыми станут благоговеть. Вполне возможно, что некую страну признают другом, даже закадычным, но ей все равно ни за что не стать равной Китаю. По иронии судьбы, единственными иностранцами, сумевшими добиться почти подобного статуса, были завоеватели. История знает ряд примеров культурного империализма, и наиболее показательные относятся как раз к Китаю: два народа, которые завоевали Китай – монголы в тринадцатом веке и маньчжуры в семнадцатом, – вынуждены были принять основы китайской культуры, чтобы им стало проще управлять столь многочисленным населением, искренне убежденным в своем культурном превосходстве. Завоеватели в итоге оказались в значительной степени ассимилированы побежденным обществом, причем со временем немалые части их родовых территорий стали восприниматься как исконно китайские. Китай не проявлял намерения экспортировать свою политическую систему; скорее, он даровал ее другим. В этом смысле он расширялся не завоеваниями, а спонтанными приращениями.

В современную эпоху западные народы, тоже уверенные в собственном культурном превосходстве, попытались включить Китай в европейский миропорядок, на котором выстраивалась структура международного порядка. Они понуждали Китай устанавливать связи с «внешним» миром через обмен посольствами и свободную торговлю и заставляли модернизировать экономику и общество, открывая дорогу христианскому прозелитизму.

Запад трактовал такое движение как процесс просвещения и вовлечения, но Китай рассматривал подобное поведение как агрессию – и пытался сначала «парировать», а затем перешел к прямому противостоянию. Когда первый британский посланник, Джордж Макартни, прибыл в Китай в конце восемнадцатого столетия, он привез некоторые ранние плоды промышленной революции и письмо короля Георга III – с предложением установить свободную торговлю и учредить посольства в Пекине и Лондоне соответственно; китайская лодка, на которой он плыл из Гуанчжоу в Пекин, была украшена флагом с надписью, в переводе означавшей: «Английский посол везет дань императору Китая». Макартни передали ответное письмо королю Англии; в письме объяснялось, что никакому посланнику не разрешается проживать в Пекине, ибо «в Европе много стран, помимо твоей. Если все и каждый потребуют права быть представленными при нашем дворе, как нам на такое согласиться? Сие поистине невозможно по практическим соображениям». Император не видел необходимости и в увеличении торговли свыше тех объемов, что уже существовали (в суровых рамках жесткого регулирования), потому что у Британии нет товаров, желанных для Китая: