Невзрачный, тощий Федот и крупный да толстый, похожий на сытую бабу Якун глядели на бежан презрительно, как на нищих: лезут в посёлок лишние рты в такое голодное время! И поживиться с них нечем: небось ни в одной суме не найти добра. Одни голодные рты да цепкие руки. А лезет, лезет на холм, проклятое семя…

Федот оглядел толпу.

–  Гони их, Конашка!
– громко сказал он рябому.
– Вишь, этот козлобородый как борзо прётся поближе к избам…

Слуга Федота - рябой Конашка Дементьев - толкнул кулаком в плечо старика Демьяна, вскричал:

–  Сказал тебе, дьяволу, прочь иди, так, значит, иди! И без вас тут голод…

–  И ты бойчей не пускай лохматых!
– велел Сычу управитель боярина Кучки, толстый Якун.

Сыч с удовольствием хлестнул своей узкой, но сильной и жёсткой, словно доска, ладонью жену гончара Михаилы Елоху по худому, серому от голодухи лицу. Так же хлестнул он Вторашку и тупо лезущего вперёд бежанина Михаилу.

–  На боярскую землю без мзды и покорства дороги нет!
– повторял он при этом, глядя на людей смеющимися, безжалостными глазами.
– Землю боярина Кучки голодным топтать не дам!

Бежане беспомощно топтались на месте: куда деваться? Направо пойдёшь - боярский слуга бьёт кулаком в зубы. Налево пойдёшь - рябой караульщик князя чем ни попало толкает тебя с пути. Назад повернуть - страшнее, чем быть побитым…

–  Почто ты гонишь отселе голодных баб да ребят?
– потирая ушибленное Конашкой плечо, не напирая на мужика, но и не отступая, тихо спросил седоусый, худой Демьян.
– Мыслю: земля-то повсюду не токмо княжья или боярская, но и русская, божья…

Федот с угрозой спросил:

–  Ты это что там брешешь, холоп? Рыжий Михаила тоскливо крикнул:

–  Забрешешь, коль с прошлого Покрова идём по воде да снегу, тихое место ищем!

–  Здесь нет вам тихого места, - сказал Федот.
– Гонит вас бес, нечистых…

–  И верно, что бес!
– горестно отозвался седой Демьян.
– Ныне он гонит бежан по всей земле русской на радость Беде да Лиху…

Рыжий Михаила вдруг с маху упал перед Сычом на колени:

–  Прими ты нас, парень! Вторашка, плача, схватил отца за плечо:

–  Ой, батя… ой, встань ты, батя…

Но тот отстранил Вторашку рукой и истово поклонился в ноги Сычу, стукаясь лбом о мёрзлую землю:

–  Дай хлеба. Пусти нас в избу согреться. От холода коченеем…

Сыч насмешливо предложил:

–  Пляши, ан - упреешь. Тогда и мороз нипочём! Стоявший позади Сыча управитель Якун повернул к тиуну Федоту своё бабьё лицо, ощерил зубастый рот в довольной улыбке:

–  Ишь, ловок Сыч на язык! Скомороху мой Сыч подобен!

Польщенный Сыч нахально добавил, оглядывая бежан:

–  Сейчас дуду принесу, плясать здесь начнём. Глядишь, и согреетесь в пляске разом!

Не поднимаясь с колен, Михаила безмолвно подполз к Якуну. Не замечая, что плачет, что голова от ссадин в крови, он снова стукнулся лбом о землю:

–  Защити нас, бежан, господине добрый. Для-ради бога, дай нашим детям и кров и пищу!

Якун внимательно оглядел заплаканного Михайлу.

–  Худую утробу не утолишь!
– буркнул он грубо, но тут же громче сказал, обращаясь ко всем бежанам: - Однако я дам вам и кров и пищу… если отплата будет.

–  Себя отдаю!
– поспешно крикнул Михаила.
– Только дай моим детям хлеба!

Он глухо забормотал:

–  - Себя отдаю в холопы! Себя тебе отдаю! Но только дай ты чадам несчастным приют надёжный и хлеба… хлеба - молю!

Якун засмеялся.

–  Вот этот решил разумно!
– сказал он, довольный.
– Слыхали, как он решил?

Никто ему не ответил.

Якун на глазах у всех приказал Сычу, кивнув на Михайлу:

–  Этому хлеба - дать! И строго добавил:

–  Отныне ты, рыжий, холоп мой.

–  А дети?
– спросил Михаила.

–  И дети и баба твоя - отныне мои холопы. Вставай да иди в усадьбу.

Михаила помедлил.

–  Сказал я тебе - иди!

Михаила с трудом, как битый, поднялся с земли.

–  Зачем ты спешишь?
– сердито спросил до того молчавший Страшко.
– Подумай, Михаила…

В сердце Страшко всё это время шла незримая, безрадостная борьба: добрался он наконец-то до князя, в земли отцовы… и вот - добро ли так сразу лезть в драку со здешними княжескими людьми? Хоть и толкают они и бьют, а - свои… не половцы и не князя чужого люди! Но нет, нельзя и терпеть: погубят они бежан. Толстый боярский слуга с бродягой Сычом и этот тощий тиун с рябым мужиком Конашкой, как видно, приучены к лихоимству.