Но вот ведь вроде и нехитрое дело, да как подступиться, когда он стоит пред тобой так, будто это не ты его убивать пришёл, а сам он тебя позвал. И в наготе, и в сраме, и в унижении - князь!

–  Ну дак будем мы с тобой разговаривать?

–  Не о чем мне с тобой говорить.

–  Знать, не хочешь по грамоте признать Коломну московским пригородом?

–  Или ворованное колом поперёк горла стоит?

–  Ништо, проглотим! Москва, чай, проглотиста!
– коротко хохотнул Юрий.

–  Проглотиста, изрядной квашней подымается… - согласился князь. И усмехнулся: - Чтой-то выйдет?

–  А ты не насмешничай, не время тебе насмешничать!
– вроде бы как пригрозил Юрий.

–  Да я не насмешничаю, я печалуюсь. Ты оглянись-ка, Юрий Данилович!
– как повелел, сказал Константин Романович, и Юрий невольно оглянулся.
– Погляди-ка, кто в твою Москву собирается!

–  Дак кто?

–  Убийцы да воры, да своей земли предатели. Али с ними мыслишь над Русью возвыситься?
– Константин Романович презрительно кивнул на Юрьевых спутников.
– Окромя лиходеев беспочвенных да вон этих хвост-босоволковых никого и нет за тобой!

–  Ты меня перед князем моим не срами!
– пьяно качнулся Петька.
– Не то…

Константин Романович и бровью не повёл в его сторону.

–  Врёшь, князь! Сильна Москва! Не ты ли в плену у меня? Не твоя ли Коломна в моей горсти?
– возразил Юрий.

–  Не суть, - покачал головой Константин Романович.
– Сила твоя лишь в том, что сам зол и злу потакаешь! Скажи: убей! И похвали за убийство. Скажи: возьми чужое! И похвали за воровство. Скажи: все можно! И ныне вознесут тебя, как великого, но завтра обворуют и убьют, потому что ты все дозволил! Что твоя сила, Юрий, - махнул рукой князь, - на крови да обмане держится!

–  Ан держится! За мной, знать, и правда!
– яростно выдохнул Юрий.
– Спор-то наш к концу ближется, Константин! д. коли я наверху, так и в споре прав! А коли прав, так и Бог со мной!

–  Кто твой Бог, Юрий?

Юрий темно, ненавистно поглядел в тусклые старческие глаза. Не страшно, нет, но как-то пусто, тошно стало ему под спокойным и даже усмешливым взглядом князя.

А Константин Романович покачал головой:

–  Али льстить тебе некому, кроме себя самого? Какая сила в тебе? Ведь сказано: бывает, что и в неправде нашей открывается правда Божия, и верность Божия возвышается нашей неверностью, но из этого вовсе не следует, что нам можно сделать зло, чтобы после из этого вышло добро, ибо воздастся каждому по делам его!

–  Да что ж его слушать-то, чай, не поп!
– буркнул за спиной Хвост-Босоволков.

–  Погоди, старик! Чтой-то не разумею, чего это ты наплёл?

–  Иначе скажу!
– Константин Романович возвысил голос и уж в самом деле, как дьяк анафему, провозгласил: - Не в силе Правда, а в Правде Бог! По то и не дал Господь отцу твоему над Русью встать, что лукаво умыслил он, а ты…

–  Врёшь!
– криком оборвал его Юрий.

–  Поздно мне врать-то! И ты от прибытков опухнешь, но не возвысишься! И Москва твоя ещё отрыгать станет сожранное и давиться блевотиной!
– Силён и густ был голос старого князя.

–  Молчи! Не слушать тебя пришёл!
– И воцарилась в клети последняя, короткая тишина. Лишь огненные языки в плошках все метались в испуге, а вместе с ними прыгали по стенам уродливые короткие тени.

–  Знаю, зачем пришёл, - твёрдо сказал Константин Романович и усмехнулся: - Так не томи, я уж к тому давно заранее приуготовился.
– Помолчал и ещё добавил: - Все думал: странно мне будет от русского князя смерть принимать… да, ничего… милостиво Господь распорядился… - Он неожиданно улыбнулся.

–  Чего скалишься?

–  Да говорю же, послал и мне Господь утешение, - все так жe улыбаясь, сказал рязанец.

–  Какое же?

–  А то, что явственно вижу - не князь ты, Юрий, - Константин Романович покачал головой.
– Дай не русский есть, недаром же тебя и зовут погано…

–  Убить его, суку!
– взъярился Петька Хвост-Босоволков и уж полез руками к Константиновой бороде, но Юрий остановил его:

–  Погоди! Он вроде не все сказал!

–  Да что ж его слушать-то!

–  Пусть!

Странно, но сейчас в этом унижении перед седобородым внязем, которого должен был убить, Юрий вдруг испытал какое-то непонятное, мерзкое, почти мучительное, однако же, наслаждение. Будто кричало в нём что-то:

«Да, да, я низок, я подл, но ты сейчас сдохнешь, а я останусь! Низок и подл, а останусь!..»

–  Так как, говоришь ты, меня зовут?

–  Али сам не знаешь, татарский ты прихвостень!
– со всем возможным презрением произнёс Константин Романович и плюнул ему в лицо.