Шрифт:
Петруня, не задумываясь, твердо ответил:
– Андреяш, князь, к сему труду любовью проникся.
Мстислав потёр лоб, потом пригладил тронутые сединой волосы:
– Собирайся, Петруня, поедешь в Киев. Просит тя князь Ярослав. Нужда в тебе там большая. Брату же Ярославу моё письмо передашь, пусть он пришлёт в Тмуторокань человека, коий смыслит красочными картинами стены разрисовывать.
И повернулся спиной, не стал дожидаться, что скажет Петруня.
Нелёгкую задачу задал базилевс Василий катапану Херсонеса. Есть над чем поразмыслить. Клавдий и так и этак прикидывает, нелегко войти в доверие к касожскому князю Редеде, а надо бы, чтоб тот Таматарху разрушил. Беспокоится базилевс Василий. Таматарха крепко стала на море, в торгу Херсонесу помеха, да и Константинополю не уступает.
Извилист путь катапана Клавдия. Опальный советник, ныне стратиг могущественной фемы, а кто ведает, что станет с ним завтра? Милость базилевса и гнев соседствуют. Разве судьба паракимомена Иоанна не пример этому? Клавдию вспомнился Георгий Цуло. Где он, доживает ли век в темнице константинопольской тюрьмы или увезён на остров Хиос, куда под надзор стражи ссылают опальных вельмож?
Катапан Клавдий снова вернулся к тайному письму базилевса. Писал Василий, чтоб катапан подарков не жалел и касогов на Русь навёл.
А Клавдию не хочется плыть к Редеде, но воля базилевса священна, и кто забудет это, того постигнет судьба Цуло и паракимомена Иоанна. Да и сам Клавдий понимает: власть империи сильна до тех пор, пока она умеет разделять своих недругов.
Упёршись в подлокотники кресла, катапан подхватился, забегал, мелко семеня, по просторному залу, потом остановился, потёр ладошки. Что же, он, Клавдий, отправится к Редеде, только изначально у касогов под видом негоцианта побывает верный катапану человек. Исподволь он должен выведать, какое недовольство таит Редедя на Мстислава, и если будет то возможно, поставить в известность касожского князя о приезде его, Клавдия.
В мастерской золотых дел мастера чадно и душно. Тускло горит жировая плошка, освещая его бледное лицо, мудрёный инвентарь, разложенный на верстаке, и золотые колты [125] . Колты лежат краем на наковальне, и мастер крохотным молоточком выбивает на них узор. Глаза его отрешены, губы шепчут одному ему понятные слова. Искусен труд золотых дел мастера, и не всякому дано познать его.
Вот он отложил молоточек, бросил колты в раствор жидкости, нагрел над плошкой и, вытащив, протёр мягкой бархоткой. Колты заиграли, заблестели.
125
Серьги.
Долго любовался старый мастер делом рук своих.
Сколько дорогих и прекрасных вещей видели стены этой мастерской. Самые знатные женщины Херсонеса знают к нему дорогу. Вот и за этими колтами поутру явится жена катапана Клавдия.
При мысли о катапане старый мастер подумал о русских купцах Савве и Давиде. Давно не приезжали они в Херсонес, а необходимость в том настала. Весть, что выведал он у жены катапана Клавдия, стоит многих драхм…
По теплу над всей Тмутороканью разносится густой запах рыбы. Её ловят с конца зимы, подлёдно, засаливают в огромных чанах, а весной развешивают низками. Не успеет та провянуть, как в чаны уже закладывается новый улов.
Янтарём отливают осетровые балыки, темнеют спинки тарани и рыбца, кефали и шемаи, просвечивают на солнце. Земля под низками обильно полита жиром…
Давно сулил Андреяш угостить Петруню рыбой, приготовленной по известному тмутороканским рыбакам способу, да всё не подворачивался случай. А тут заявился Петруня, увидел Андреяша на лесах, окликнул. Мастеровой руки отёр, спустился вниз.
– Князь в Киев меня посылает!
– сказал Петруня. Андреяш удивлённо замер, потом опомнился:
– Когда воротишься?
– Сюда уж не ворочусь, там останусь.
– Но тут-то?
– Андреяш кивнул на белые стены церкви.
– Здесь те заканчивать.
– Нет, не по плечу, - покрутил головой Андреяш.
– По плечу! Вишь, ты и без меня ловко управляешься. Да и народ с тобой остаётся мастеровой, умельцы хоть куда…
Ночью они сидели на берегу моря у костра. Андреяш наловил кефали полную корзину. Петруня такого лова ещё никогда не видел. К маленькому челну привязал Андреяш плот, сплетённый из камыша, с невысокими бортиками и поплыл. При свете луны видел Петруня, как, выскакивая из воды, серебрилась рыба, шлёпалась на плот.
Потом они почистили кефаль, в медном казане сварили уху, а несколько самых крупных рыбин Андреяш густо натёр солью. Выдолбив ножом углубление, он устлал дно травой и, уложив кефаль, прикрыл её тонким слоем травы и земли. Сверху присыпал жар от костра.
Петруня молчал. Нет, ему совсем не хотелось уезжать отсюда. Полюбились и город, и люди. Пуще же всего жалел он что не доведётся своими глазами взглянуть, как скинут леса со стройки и поднимется над Тмутороканью каменная церковь, сделанная им, Петруней, по его замыслам и расчётам.