Петруня спит в мастерской на куче хлама в углу. Работа его пока несложная, знай присматривай, как резец Анастас держит и как молоточком ударяет.

–  Учись, рус Петра, - подбадривает мастер.

Иногда Анастас разведёт какой-то белый порошок, замесит, как тесто, и они с Петруней лепят фигуры животных или статуи. Анастас доволен учеником, умелец, каких редко сыскать.

Кое-когда спускался в мастерскую хозяин в хитоне, походит, поглядит и снова уйдёт.

Наконец наступил день, когда Петруня с Анастасом направились на площадь Августеона. Было уже за полдень, но жара не спадала. Улицы круто поднимались вверх, потом снова спускались лестницами. Петруня сообразил, что город стоит на холмах. И дома строятся здесь чудно, каждый на своей площадке, выступом.

С высоты холма виднелось море. Издали оно синее и тихое. Даже несмотря на жару, в городе людно и шумно. Константинополь оглушил Петруню. Анастас вёл его долго. Они прошли длинную, мощённую плитками улицу, сплошь усаженную зелёными деревьями, за которыми выглядывали огромные каменные здания с окнами чуть не на полстены, мраморными подъездами и колоннами, булочными, откуда маняще пахло печёным хлебом, с просторными лавками и дремлющими купцами у дверей.

Нередко встречались церкви. Некоторые были побольше тех, что видел Петруня в Киеве. Крыши на них что шишаки боевые на воинах и позолотой отливают на солнце, как княжий шелом.

Идёт Петруня, любопытствует молча. Незаметно вышли они на площадь, мощённую мрамором. И тут Петруня рот от удивления открыл. Хоромины, куда там княжескому, одни больше других и всё какими-то чудными переходами, мостками меж собой соединены. Окружённые железными решётками, они утопают в зелени и цветах.

То, рус Петра, дворец базилевсов, - пояснил Анастас.
– А то, вишь, изваяние базилевса Юстиниана.

В центре площади на огромном мраморном основании высилась высокая бронзовая колонна. На её вершине гордо сидел на коне в доспехах и мантии бронзовый Юстиниан. Левой рукой он зажал земной шар, увенчанный крестом, а десницу [41] простёр на восток. Весь форум Августеона украшали колонны, портики, а за ними высились стройные ворота.

Долго не мог прийти в себя Петруня. До чего же красиво. Замер, и только глаза сами собой медленно ползают с одного на другое. А вокруг люд сновал, смеялся и шумел, кричал и ругался.

Анастас присел рядышком на корточки, передохнул. Потом тронул Петруню за руку, промолвил:

–  Пойдём, рус Петра.

На полу разостлан лист пергамента. Ползая на четвереньках, Анастас выводит на нём замысловатые линии и кружочки. Петруне мудрено, но мастер поясняет:

–  Сие план кириакона [42] . Дом Господень будет. Сие, гляди, фундамент, на нём весь храм стоит, а посему крепок должен быть. Это апсида [43] . А это своды и купола.

Петруня тоже опустился на колени, так лучше следить за рукой Анастаса, запомнить, что к чему.

Для зодчего сей план что папирус. По нему из камня зодчий почнёт строить и узорочьем украшать, - говорил Анастас.

–  Ты, Анастас, зодчий?
– спросил Петруня.

–  О да!
– с гордостью подтвердил мастер и добавил: - И ты, рус Петра, тоже станешь зодчим.

Ночью Петруне приснился Киев. Они с мастером Анастасом на пустыре место размерили под шнур, по углам и по диагонали. А потом, не успел Петруня опомниться, уже стоит храм готовый. И будто это не какой-нибудь храм, а сама десятинная церковь. И попом в ней тиун Чурило, а дьякон - воротний мужик.

Сон на невидимых крыльях перенёс Петруню на берег Днепра, к перевозу. Паромщик, дед Чудин, выспрашивал его о житье на чужой стороне. Петруня плакал и просился домой.

Пробудился он, но в думах ещё долго блуждал по Киеву.

В низкой и тесной каморе полумрак и сырость. Законопаченные болотным мхом голые стены потемнели от времени. Вплотную к слюдяному оконцу прилепился одноногий столик, рядом накрытое грубым холстом узкое дощатое ложе.

День едва начался, а епископ Колбергский Рейнберн, худой, выбритый до синевы старик, одетый в чёрную сутану, уже склонился над листом пергамента. Епископ морщится, и кожа на лбу собирается в складки. Он обмакивает тростниковую палочку в бронзовую чернильницу, аккуратно выводит:

«…С того часа, милостивый король, как по вашему изъявлению покинул я отчизну, землю Польскую, и стал проживать на Руси в граде Турове святым духовником и наставником при распрекрасной Марысе, дочери вашей и жене князя Святополка, дела мои и помыслы обращены к тому, чтобы приобщить молодого русского князя к нашей латинской вере, наставить его на путь истинный, в любви к вам и нашему отечеству…»

Рейнберн пожевал тонкие бескровные губы, снова обмакнул тростниковую палочку в чернила:

«…В том многотрудном деле я уповаю на Господа, который укрепляет мой разум и облегчает мне путь к душе князя Святополка…»