Он взялся за дверную ручку.

Снова молния, на миг выбелившая стекло. Поскуливание испуганной Чернухи. Рык грома, такой оглушительный, что Генри почувствовал, как завибрировали половицы под его босыми ногами.

Он отпустил ручку. Поежился, залез в кровать и натянул на себя одеяло – вернее, ту его часть, которая не была занята Чернухой. И снова поежился.

Лежа в постели, Генри размышлял, что стало бы с чосеровскими паломниками, если бы по пути в Кентербери на них обрушилась такая буря. А как подействовали бы громы и молнии такой мощи на Льюиса и Кларка? Повернули бы они вспять, чтобы укрыться в Сент-Луисе [10] ?

И куда деваются во время штормов морские черепахи? Как они уберегают от Беды свои драгоценные панцири?

Опять молния, и тут же гром. Совсем близко.

Генри встал. Чернуха подняла голову и навострила уши. Генри пересек комнату, одним рывком распахнул застекленные двери и вышел на каменный балкон.

Там и вправду творилось что-то невообразимое, но при этом было теплее, чем он ожидал. Град кончился, но дождь лил с такой силой, что буквально за пару секунд промочил его до нитки. Он раскинул руки в стороны – сделать это оказалось нелегко из-за сумасшедшего ветра – и ощутил, как на него и на дом давит вся земная атмосфера. Он даже пошатнулся, но тем не менее шагнул к краю балкона и посмотрел вниз. Высокие буруны кидались на берег как самоубийцы.

И на всем этом просторе, во всей этой бушующей тьме Генри был совершенно один – пока Чернуха не подошла и не встала рядом, тихонько прислонившись к его мокрым ногам.

Она слабо поскуливала.

Генри нагнулся и почесал ее за мгновенно вымокшими ушами. Они вместе смотрели, как шторм терзает ночь, смотрели даже тогда, когда град снова начал колоть их ледяными иголками, – и в конце концов Чернуха стала поскуливать уже не так слабо. Тогда они вернулись обратно в комнату и закрыли балконные двери. Генри принес из ванной полотенце и вытер Чернуху – хотя до этого она уже успела отряхнуться и забрызгать водой все вокруг, – а потом вытерся сам, хотя и не успел вовремя сообразить, что другого полотенца у него нет, а это теперь не просто мокрое, но еще и псивое.

В эту ночь Генри с Чернухой спали крепко, тесно прижавшись друг к дружке, а шторм за окном продолжал буянить, скрежетать зубами и бросаться на все, что мог сдвинуть с места, – включая каяк, который он сорвал с привязи, оттащил от берега и швырял по волнам до тех пор, пока тот не ускользнул в морскую глубь, где царили тишина и покой.

К утру непогода улеглась, и небо окрасилось в матово-голубой цвет. Чернуха соскочила с отсыревшего одеяла, готовая к прогулке, и Генри тоже привел себя в готовность, найдя чистое полотенце и приняв душ. Пока он сушил на балконе волосы, Чернуха сидела рядом. Казалось, что они перенеслись на другую планету: море синело по-весеннему, а высокие утесы подсыхали на утреннем солнце. Повсюду реяли чайки, пронзительно крича над тем, что буря подняла с морского дна. Горизонт был словно проведен по линейке.

Когда Генри с Чернухой спустились вниз, они не застали на кухне матери Генри. Похоже, ее вообще не было дома. Генри вышел и заглянул в каретную – БМВ и «фиат» стояли на месте.

Наконец он отыскал мать на заднем дворе, на тропинке, ведущей в Бухту спасения. Она просто куда-то смотрела, и когда Генри с Чернухой подошли к ней, они поняли, куда.

Почти весь пляж в бухте исчез. С ближней стороны его завалило черными камнями, рухнувшими с берега. Между ними и дальним краем бухты уцелела только маленькая песчаная полоска.

А на дальнем краю высился скелет старого разбитого корабля – его корпус и палуба.

Волнение на море еще не совсем стихло, поэтому Чернуха не пошла вниз, но Генри с матерью спустились в преобразившуюся бухту и перелезли через каменную баррикаду. Большая часть корабельного хребта и ребер по-прежнему оставалась погребенной, но его бимсы были на виду – кривые и покоробленные, они нависали над песком среди ошметков палубного настила. Форштевень корабля отломился и лежал рядом, а корму разнесло в щепки, но в остальном его каркас более или менее сохранился. Внутри его грудной клетки торчали из песка отдельные доски, бочарная клепка и пеньки двух толстых мачт, все в темных комьях водорослей.

Генри потрогал конец одного шпангоута. Он был обугленный – да и другие шпангоуты тоже. Пламя облизало по краям и доски палубы.

– Надо же, – сказала мать Генри. – Сколько он тут лежал? А мы и не знали.

Генри ступил внутрь каркаса – «Осторожно, – сказала его мать, – не напорись там на что-нибудь» – и потыкал песок ногой, проверяя, можно ли освободить все судно целиком. Однако песок был совсем твердый, как будто спекшийся. Своими силами тут не обойдешься, подумал Генри и решил хотя бы очистить от водорослей кусок обшивки, прибитый к шпангоутам. Но даже это оказалось непросто, потому что ветер накидал на него водоросли огромными горстями и завязал их в узлы. Генри упорно дергал один большой клубок, пока он не поддался; в этот момент что-то лязгнуло, и под травой мелькнул черный металл.

– Эй, смотрите! – крикнул он, и его мать с Чернухой, которая не усидела наверху одна, подошли к нему. Чернуха сунула нос в траву и боязливо принюхалась, подрагивая от напряжения, готовая в случае чего сразу же задать стрекача.

Генри продолжал распутывать водоросли, и из-под них мало-помалу показался бок черного металлического звена, потом еще звенья, а потом что-то вроде истлевшего обруча, который когда-то, по-видимому, открывался и закрывался. Генри окинул массивную доску взглядом из конца в конец. Клубки водорослей висели на ней через равные промежутки, все на одной высоте – они явно обмотались вокруг таких же звеньев с обручами, накрепко приделанных к дереву.