Генри с Луизой ждали.

– Чуаны готовы признать своего сына виновным в нанесении телесных повреждений по неосторожности. В обмен Чэй Чуана приговорят к двум годам условно, лишению водительских прав до двадцати одного года и двумстам часам общественных работ. Когда ему исполнится двадцать один, он получит свои права обратно, и запись об этом инциденте – так они его называют, «инцидент», – будет удалена из полицейских архивов. – Она тяжело перевела дух. – Если мы согласимся, пути назад уже не будет – независимо от того, что произойдет с Франклином.

Тишина в кухне. Даже Чернуха притихла, хотя она понимала, что омлет остывает, и была преисполнена надежды.

– И всё? – наконец не выдержал Генри. – Франклин останется без руки до конца жизни, а тот, кто в этом виноват, будет через несколько лет разъезжать где ему захочется как ни в чем не бывало?

– Похоже, что так.

– И никакой тюрьмы?

Она покачала головой.

– После того как он чуть не убил Франклина?

– Он не хотел его убивать, – быстро возразила Луиза. – Это был несчастный случай.

– Мистер Черчилль говорит, это лучшее, на что мы можем рассчитывать, – сказала мать.

Генри бросил вилку в тарелку.

– Он говорит, что присяжные признают это несчастным случаем. И что он изо всех сил старался помочь Франклину. И что раньше никогда ничего не нарушал.

– И что он из Камбоджи, – добавил Генри.

– Это несправедливо! – сказала Луиза.

– Конечно, несправедливо. Несчастные беженцы, давайте прощать им все, потому что у них была тяжелая судьба!

– Никто этого не говорил.

– Франклин бы сказал, да только он не может. Он лежит в больнице с проломленной головой, а Чэй Чуан сидит у себя дома и кушает яичный рулет [13] . «Ничего, все перемелется, – говорят они. – Передайте, пожалуйста, женьшень».

Луиза встала.

– Не думай, что ты такой умный, Генри. Ты сильно ошибаешься.

Но и Генри тоже встал.

– Тебе-то откуда знать, что я думаю, а, Луиза? Ты-то уж точно ничего не знаешь, потому что прячешься у себя в комнате с тех самых пор, как сбили Франклина, и даже представить себе не можешь, через что мы прошли, пока ты там упивалась в одиночку своими страданиями. Так что нечего объяснять мне, что я думаю. Не смей мне этого объяснять!

– Но я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, что Фрэнк – будущий великий американский герой, только ложь еще никому в жизни не помогала. Потому что он не герой. Нет, не герой. Признай это, Генри. Ты ведь и сам знаешь, что это правда.

Генри поднес руку к шее.

– Вот-вот, – сказала Луиза. И пошла наверх.

Ни Генри, ни его мать больше не прикоснулись к омлету. Не из-за скорлупы. И не потому, что он остыл.

Они не разговаривали, пока мыли посуду.

Чернуха хлопнулась у их ног кверху брюхом.

Но она съела остатки омлета, которые они вывалили ей в миску. Вместе со скорлупой.

После ужина на дворе было еще светло – дни становились длиннее, – и Генри с Чернухой вновь спустились в изуродованную штормом Бухту спасения. Генри взял с собой летающую тарелку, но Чернуха так и не поняла смысла этой игры. Генри бросал тарелку, а Чернуха сидела около него и смотрела, что будет дальше. В результате Генри приходилось бежать за тарелкой самому, после чего он показывал ее Чернухе и бросал опять. После чего она ждала, пока Генри принесет ее снова. Генри проделал все это шесть раз и наконец сдался, поскольку Чернуха зевнула и растянулась на песке, явно заскучав. Он лег с ней рядом, и они вместе стали смотреть, как волны темнеют, набегая на берег, а потом, иссиня-черные, разбиваются, вытряхивая наружу белую начинку.

Перед уходом Генри еще раз бросил вдоль берега летающую тарелку, надеясь, что Чернуха все же сообразит, чего от нее хотят. Чернуха проводила тарелку взглядом и зевнула.

– Хорошая собака, – вздохнул Генри и отправился за тарелкой. По дороге он задержался, чтобы провести рукой по чистым ребрам корабля.

Он не ожидал, что ему в ладонь воткнется отколовшаяся щепка. Невольно отдернув руку, он только рассек себе кожу, и на деревянном шпангоуте остался кровавый след. Темная кровь блеснула в последних закатных лучах. Генри сжал ладони и пошел прополоскать рану в щипучей соленой воде. Но рана оказалась глубокой, и кровь не хотела останавливаться. Когда Чернуха подошла выяснить, в чем дело, и учуяла ее, она принялась выть и выла без передышки, как сирена.

Примерно такими же заунывными стенаниями наполнился весь Блайтбери-на-море, когда его облетела весть о возможной юридической сделке между Смитами и Чуанами.

Сообщение об этой сделке появилось и в «Блайтбери кроникл». Мистер Хорксли, направляющийся в местный филиал Новоанглийского банка, чтобы пополнить свой счет, сказал миссис Рэмси, направляющейся в местную кулинарию, что это позор, настоящий позор и что Смиты обязательно должны отказаться. Миссис Тонтон, работающая в отделе абонемента местной публичной библиотеки, уверяла каждого, кто приходил сдавать книги, что Смиты непременно откажутся. Разве их сын не лежит до сих пор в коме, да еще без обеих рук? Конечно, откажутся! Миссис Сайон, владелица местного антикварно-художественного салона, не менее дюжины раз повторила, что знакома с миссис Смит достаточно близко – ведь именно у нее та покупала восточный ковер и две коллекционные лампы из Финикса, – и уж кому-кому, а ей-то прекрасно известно, что Смиты ни в коем случае не пойдут на такое нелепое соглашение с этими азиатами.