Возразить Генри было нечего, и он отправился на поиски Чернухи.

Найти ее оказалось несложно, поскольку масляные пятна были хорошо видны на стенах коридора. Он снова подумал о том, какой арахисовый ураган она устроила на кухне – ураган, последствия которого были прекрасно видны, даже когда он наконец нашел ее, завернувшуюся в лоскутное одеяло на его кровати, уткнувшую свой масляный нос под масляный хвост и спящую крепким, счастливым и абсолютно безмятежным сном.

В комнате разило арахисовым маслом.

Он распахнул окна, но при первом же звуке Чернуха вскинула голову, навострила уши и заблестела глазами. Она спрыгнула с постели, волоча за собой одеяло, – «Ну вот что, Чернуха!» – закружила вокруг него, подпрыгивая от радости, – «Тебе придется…» – и наконец хлопнулась ему под ноги и выставила брюхо, – «А ну прекрати!» Она поболтала лапами в воздухе, дожидаясь, пока Генри почешет ее и скажет, какая она хорошая собака.

Что он, разумеется, и сделал.

После чего отвел ее обратно в каретную и обмотал щеколду цепочкой, чтобы предотвратить очередной побег.

Весь остаток вечера он оттирал отовсюду арахисовое масло, а его мать тем временем мыла фарфор и звонила в мебельную мастерскую.

Они ужинали в унылом молчании, стараясь не замечать, как жалобно лает, скулит и воет Чернуха. Но когда настала пора унылого молчаливого десерта, они не могли не услышать звяканья щеколды на задней двери, цоканья когтей по каменному полу и громкого счастливого взлая, с которым Чернуха отыскала Генри в столовой.

Около его стула она шлепнулась навзничь и показала брюхо. «Ну разве я не умница?» – словно говорила она.

Мать Генри выпрямилась.

– Тебе придется выгнать эту собаку, – сказала она.

– Может, она успокоится, если я буду побольше с ней гулять, – сказал Генри.

– Боюсь, ей и марафона не хватит. Кроме того, Генри, уж очень она противная. От нее воняет.

– Это из-за арахисового масла. Я ее вымою.

– И крушит все подряд.

– Я буду держать ее на привязи.

– Вдобавок не думаю, что эти шрамы…

Тишина.

Долгая тишина.

– Да нет, ничего, – прервал молчание отец Генри.

Все они смотрели, как Чернуха лежит на спине, радостно пыхтит и ждет, пока ее почешут.

Потом Генри встал, перешагнул через нее, свистнул, и они вместе пошли в Бухту спасения, где Чернуха принялась неуклюже, но очень быстро носиться по песку, держась подальше от воды и то и дело подбегая к Генри, чтобы показать ему свое пузо.

Поздно вечером Генри привязал Чернуху к клену с распускающимися листочками под своим окном. После того как она часа два жалобно плакала и скулила, визжала и лаяла, Генри украдкой выбрался из дома и пустил ее внутрь. Ему пришлось взять ее на руки, чтобы не разбудить родителей – если они вообще спали, – и она так извивалась и выворачивалась, как будто ее несли на электрический стул. Но как только он притащил ее к себе в комнату, где до сих пор слегка попахивало арахисовым маслом, и поставил на пол, она тут же пустилась вокруг него в пляс.

– Прекрати! – шепотом рявкнул Генри. Должно быть, это получилось у него слишком уж сурово, потому что Чернуха прижала уши к голове и спрятала хвост под животом.

– А ну ложись, – сказал Генри.

Чернуха потопталась по кругам, нарисованным на коврике Генри, и улеглась среди них. Она немного поерзала, устраиваясь поудобнее на мягкой и теплой подстилке, затем опустила голову. Ее глаза – чудесные карие глаза – следили за каждым движением Генри.

– Лежать, – сказал Генри и выключил свет.

За окном сияла луна. Полная и яркая, она заливала серебром всю комнату. Далеко внизу выплескивались на скалистый берег ленивые волны.

– Хорошая собака, – сказал Генри.

Чернухе не понадобилось другого приглашения – она мгновенно подняла голову и одним махом вспрыгнула к нему на кровать.

– Эй, Чернуха! – зашипел он. Но Чернуха уже копалась в стеганом одеяле, устраивая себе местечко. Она посмотрела на Генри, ухмыльнулась и плюхнулась у него в ногах. Через миг она уже спала. Лунный свет бережно отполировал ее шерсть до мягкого желтоватого блеска.

Генри лег на спину.

Но ему не спалось. Он прислушивался к медленному, ровному дыханию Чернухи, и ему казалось, что он различает за ним голос брата.

Катадин.

Он снова видел, как брат шарит глазами по комнате, ища среди всех остальных его лицо.

Катадин.

Эта гора маячила в темноте перед Генри. Ее высокие пики в окружении зеленых равнин. Гора-кольцо, будто стоящая на страже синего озера, в котором она полощет ноги. Ее крутые каменные склоны. Запах разогретого на солнце гранита. Свист ветра, гуляющего по обрывистым тропкам вблизи вершины. Генри лежал, слушая посапывание Чернухи и настойчивый голос брата.