Правда, воскресенья Блажена полностью посвящала отцу и Пете. Вскоре Блажена стала свидетельницей важного события в жизни Пети — он в первый раз встал на ноги, а потом случилось и другое — из ротика с четырьмя зубами, белыми, как сахар, вырвался странный лепет. Так мальчуган начал говорить. Слова были невнятные, словно завернутые в вату, но кто хотел, тот слышал, что малыш говорит «папа», а для других это было просто «аппа».

Так Петя стал для Блажены не только человеком, но и важной особой. Она ревностно следила за каждой переменой в нем, играла с ним и всегда выходила из этой возни с малышом исцарапанная, взъерошенная и запыхавшаяся, словно она только что вымыла пол во всей квартире.

— Ну и потеха с нашим малышом! — сказала она как-то, фыркая от смеха, когда Петя, расшалившись, кинул неловкой ручонкой горсть песку прямо ей в лицо. — Знаешь, папка, этого проказника надо бы показать Тонечке!

Отец не возражал, и поэтому Блажена добавила:

— Я приглашу ее, она заслужила, чтобы мы взяли ее с собой и покатали.

Теперь Блажене уже не приходилось жаловаться на скуку.

С той поры, когда она заболела и поправилась, радостные события нахлынули на нее, сменяя одно другое. И все же… все же иногда Блажена грустно вздыхала. Все же Блажена порой внезапно задумывалась среди смеха и веселья, взгляд ее становился странно неподвижным, уходя куда-то в глубь ее существа. Когда потом она снова поднимала голову, то ее зеленоватые глаза невольно смотрели на полку, где аккуратно стояли заботливо обернутые и красиво надписанные учебники…

По мере того как устойчивый солнечный июнь шел к концу, отдавая последние дни весне и готовя все вокруг к наступлению летнего июля, тоскливое чувство у Блажены все росло и росло.

Блажена за последнее время нередко встречала подруг из класса: одних — страстно ждущих каникул, других — подавленных боязнью получить плохой аттестат, но всех, охваченных общим беспокойством, общими заботами и общим будущим.

Ей приходилось, превозмогая себя, разговаривать с ними и, делая вид, что она смирилась со своей судьбой, стараться, чтобы они не заметили, как она им завидует и как ей тоскливо оттого, что она исключена из их дружных рядов.

Успокаивалась она лишь в своем воображаемом лагере, сооруженном из двух стульев и верблюжьего одеяла, утешая себя мыслью, что Робинзону было намного хуже в его пещере под скалой, сотрясаемой землетрясением. Он был совсем одинок, зажатый среди гор, словно пленник в пустынной долине, закрытый на вечный замок океана, без всякой надежды на спасение.

Их судьбы были схожи! Она садилась у палатки и немало часов просиживала так в глубокой задумчивости.

Разве не говорил Робинзон: «Жизнь научила меня никогда не отчаиваться». Вот и она, Блажена, наверняка привыкнет вести хозяйство так, чтобы найти время и силы учиться дома. Она знала о некоторых учениках, занимавшихся дома с учителями и сдававших в школе лишь экзамены. Слышала она и о взрослых, не имеющих лишних денег, но получавших дома университетское образование. Разумеется, о подобном Блажена и не мечтает!

Вспомнила она и тот чудесный островок под Огебом и словно наяву увидела, как она продирается сквозь заросли девственного леса, бредет по цветущим полям островка и ее глаза слепят великолепные краски. Это тучи разноцветных попугаев пролетают у нее перед глазами, и ей нестерпимо хочется поймать и приручить хотя бы одного. Конечно, не черного, а розового с зелеными крыльями.

Она научила бы его говорить, и он кричал бы ей: «Робинзонка!»

Она уже видела, как срезает палку и размахивает ею, чтобы вовремя защититься от диких зверей.

Видела, как ищет колодец с питьевой водой и корень мандрагоры, из которого индейцы делают хлеб, как обмеривает ограду, чтобы она не превышала три ярда.

Три ярда! Гм! Блажене известен еще один Ярд!

Ярда Духонь, пожалуй, играл бы с ней в Робинзона Даже получше отца. Да и вообще Ярда мог бы заняться водным спортом, и тогда Блажена спокойно попала бы на островок на озере у плотины Хрудимки. Для нее, Робинзонки, это озеро было бы океаном.

А ее попугаем может быть Петричек — ведь он уже произносит почти понятные слова! Иногда похоже, что он говорит «Блажа».

Эти картины Блажена рисовала себе, сидя у своей палатки. Теперь ей представлялся не какой-то неизвестный остров, а вполне определенный островок, виденный ею собственными глазами, да еще с птичьего полета, так что ей удалось хорошенько его разглядеть.

И все же что-то угнетало ее. Блажена старалась понять, откуда берется в ней это странное давящее чувство.

Отец последнее время посматривал на нее как-то значительно, даже подозрительно улыбался. Вероятно, он готовит какой-то сюрприз. Но какой? Так осторожно и деликатно он обращался с ней только во время ее болезни. Да и пан Угер отпускает по ее адресу какие-то непонятные шутки. Блажена даже злится, что не в силах угадать причину этого странного заговора! Со всех сторон Блажену подкарауливают какие-то тайны. Ее раздражало, что она не может их разгадать — если эти тайны вообще существовали, а не были плодом ее фантазии. Раздражало так же, как в детстве, когда она, играя в «кольца», не могла угадать, в какой они руке, а вокруг все ребята знали это и смеялись.

Недавно она пригласила Тонечку поехать с ними в Крч, взглянуть на их Петричка. Тонечка испытующе посмотрела ей прямо в глаза и медленно спросила:

— Ты действительно хочешь, чтобы я с вами туда поехала?

Блажена почти обиделась:

— Разве я вам когда-нибудь говорю просто так? Вам я всегда говорю правду.

Они выбрали для поездки воскресенье, последнее в июле. Над Прагой висел зной, раскаленные камни улиц пылали, дома моргали сонными окнами со спущенными шторами. Прохожие еле брели, измученные непрекращающимся солнечным жаром, трамваи пронзительно звенели и грохотали на полупустынных улицах.