Шрифт:
После их последнего обеда он позвонил только один раз, сухо назвал фамилию нового адвоката для Глеба и больше не давал о себе знать. Инна даже немного сердилась, что он, знавший, что в морозы у нее не заводится машина, не выделил какую-нибудь свою, пусть даже с водителем. Такую помощь Инна была бы рада принять, но ее никто не предложил.
– Дура я! – деловито констатировала она. – Повелась на то, что он такой решительный и внимательный. Размечталась, что станет меня на руках носить. С чего бы это? В конце концов, оно и к лучшему, мне ведь он совсем не нравится. Вот ни капельки. А всякая мужская помощь в итоге приводит к определенным обязательствам. Так что и к лучшему, что он от меня отстал. Глебу поможет – и ладно. Будем считать, что он это делает не из-за моих прекрасных глаз, а, как он и сказал, из желания отдать последний долг Карманову. А я уж как-нибудь сама. Не жили хорошо – неча и привыкать.
Сначала ворчим, что плюсовая погода на Новый год – это нонсенс, каша под ногами надоела, а серое небо задолбало.
Потом, когда на улице ударяют морозы, а за окном появляется яркое солнце, мы начинаем ныть, что слишком холодно.
Сначала мы ужасаемся низкой пожарной безопасности в ночных клубах и ресторанах. Потом начинаем опасаться, что их закроют за нарушения, а мы останемся без «хлеба и зрелищ».
Мы не хотим отмечать Новый год дома, чтобы не стоять у плиты, и не хотим идти в ресторан (потому что дорого) или в гости (а зачем вообще куда-то идти).
Мы стараемся работать как можно меньше и при этом искренне сердимся на начальство, которое нами недовольно.
Мы выбрасываем деньги на ветер, а потом скулим, что их не хватает до следующей зарплаты.
Мы влюбляемся в недостойных, а потом жалуемся на то, что они нас недостойны.
Мы слишком мало себя ценим, а потом удивляемся, что нас не ценят другие.
Мы слишком сильно себя любим, а потом нам не нравится, когда окружающие называют нас эгоистами.
Мы не хотим делать никого другого счастливым, а потом не спим ночами из-за того, что никто не стремится сделать счастливыми нас.
Мы не ждем никакого чуда, а потом злимся, что оно не приходит.
Мы ночами навещаем холодильник, а утром бесимся из-за того, что весы показывают больше, чем нам бы хотелось.
Мы очень любим детей. Но рожаем одного-двух.
Мы своими руками разрушаем свое здоровье, выкуривая пачки сигарет, выпивая литры алкоголя и убивая миллиарды нервных клеток, а потом жалуемся на то, что здоровья нет.
Мы мало заботимся о родителях, а потом, в старости, сердимся на собственных детей за то, что они о нас совсем забыли.
Мы женимся на одних, а любим всю жизнь других.
Мы признаем нелогичность большинства своих поступков и продолжаем совершать поступки столь же нелогичные.
Давайте же признаем, что все это, черт побери, как раз и делает нас людьми.
Инесса Перцева, газета «Курьер»Глава 16
Последний салют
Знай, что у тебя не будет второго шанса, чтобы произвести первое впечатление.
Коко ШанельЯнварь пролетел незаметно. Прошли и рождественские, и крещенские морозы. И градусник за окном показывал стабильные минус десять, что вместе с падающим пушистым снегом и ярким зимним солнцем делало погоду просто чудесной.
В выходные Инна вместе с подругами, чадами и домочадцами пропадала на лыжной базе, с хохотом осваивала то коньки, то ватрушки, парилась в сауне, чтобы потом, визжа, утонуть в сугробе. Настроение у нее было отличное. Гошины дела в бизнесе наладились как по волшебству (он даже не подозревал, что к этому волшебству Инна имела самое прямое отношение), а потому он пребывал на душевном подъеме. Каждый вечер совершал подвиги в постели, причем именно в супружеской. Сметал все приготовленные на ужин изыски, без устали нахваливал кулинарные способности жены и даже подарил ей новую шубку – с высоким воротником-стойкой, закрывающим лебединую Иннину шею и делающим ее похожей на Нефертити.
Расследование убийства Алексея Карманова шло своим чередом, и к Глебушкиной судьбе Инна уже слегка остыла. Она вообще была человеком увлекающимся, но не «зависающим». К органам правопорядка вообще и к Бунину с Меховым в частности она относилась с уважением и без предубеждения. Она была уверена, что в случае невиновности Глебу ничего не грозит, а в случае виновности надеялась на профессионализм адвоката.
Самоубийство же Горохова она вообще выбросила из головы. В конце концов, жизнь каждый день преподносила поводы для новых журналистских материалов, так что пробивать головой стену она не собиралась. Ее репортаж с места событий и так был самым лучшим и самым громким, а все остальное казалось ей не очень-то и важным.
Сидя с ароматной чашкой кофе и немного отвлекшись от обзора цен на нефть и их влияния на внутренний рынок региона, Инна с удовольствием издевалась над Генкой Дубовым, который разрабатывал рекламную кампанию местному мясокомбинату. Когда-то он написал интервью с директором, после чего тот проникся к Генке небывалой благодарностью и регулярно снабжал прибыльным левым заработком.
Не издеваться над Генкиными колбасными потугами было невозможно. Сначала он придумал изобразить на всех городских автобусах улыбающуюся корову, которая держит в зубах цветок и задорно машет проезжающим мимо машинам. Выше красовался слоган: «Мы едем на мясокомбинат!» Когда Инна впервые увидела это творение, она чуть не въехала в тот самый автобус, который вез счастливую корову на бойню.
Теперь Дуб, как его без обиняков называла Инна, трудился над серией рекламных макетов, объединенных общей темой «Колбасная классика». На каждом из них в золотой раме была запечатлена картина той или иной мясокомбинатовской продукции, к которой прилагался соответствующий стишок.
«Люблю бекон в начале мая. И в середине. И в конце», – было написано на первом макете. «Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, колбасы ему дадут, он – хороший мальчик», – на втором. «Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя в витрине, шпиг лежит», – на третьем.
Апофеозом же всего этого безумия были расположенные тут же в раме портреты Тютчева, Маяковского и Пушкина с их факсимильной подписью.
Увидев это, Инна неожиданно для себя рассвирепела.
– А что, плохих детей колбасой кормить нельзя? Нехай с голоду пухнут? – обманчиво сладким голосом спросила она.
– Правда, классно получается? – Генка повернул к ней сияющее лицо. – Точно все запомнят!
– Слушай, ты, Пушкин в томате! Ты, конечно, в поэзии не разбираешься, да и в школе, видать, уроки литературы не затронули твоего девственно чистого сознания, но хочу открыть тебе страшную тайну: Тютчев не писал про бекон, а Маяковский не подписывался под тем, что беспризорников не надо кормить колбасой!
– А, так тебе не нравится… Или ты завидуешь?
– Ага. Завидую. С таким непробиваемым идиотизмом тебе жить легче, – Инна вытащила из кучи бумаг на Генкином столе еще один шедевр. «Люблю тебя, куриный мой паштет», – уверял нарисованный на нем Лермонтов. «Так в летний зной, когда в долины съезжают бережно снопы, мы вкус прекрасной буженины скорей попробовать должны», – категорично заявлял Фет. – А ты вообще что-нибудь слышал про авторское право? – поинтересовалась Инна.
– Так я потому классику и взял, – Генка довольно улыбнулся. – На нее же закон об авторском праве не распространяется.