Шрифт:
Нас оставалось десятка три – израненных, смертельно уставших воинов, стоящих на горе трупов.
– Не убивать Ульрику, она нужна мне живой! – донесся до меня требовательный голос Ринецеи. – Все сокровища мира тому, кто приведет мне принцессу живой!
– Хозяйка! – Толстые, жесткие, будто вырезанные из эбенового дерева пальцы Кса–Буна бережно погладили меня по щеке. Я даже не предполагала, что эти руки, еще несколько минут назад ломавшие шеи и запросто, будто орехи, раскалывающие черепа, могут быть такими нежными. – Сдайтесь ей, госпожа! В своем чреве вы носите ее родного племянника. Возможно, она пощадит дитя, снизойдет к вашему положению…
– Правильно! – поддержал его молодой эльф с арбалетом, запомнившийся мне по разговору на руднике. – Вы обязаны выжить – хотя бы ради ребенка!
– Нет! – Я упрямо тряхнула слипшимися от крови волосами, глотая горькие слезы отчаяния. – Я вас не оставлю. Я не вынесу мук нечистой совести… Нам нужно продержаться еще чуть–чуть, наша конница сейчас придет…
– Ваше высочество! – Из плотного строя окруживших нас врагов вышел высокий демон в роскошных доспехах. Его смуглое лицо поражало гармоничностью всех очертаний, практически ничем не отличаясь от нормального, человеческого. В карих глазах светилось смешанное с почтением сочувствие. – Я генерал Рахсагор. Сдайте мне свой меч добровольно – и, клянусь именем моей матери, ни один волос не упадет с вашей головы.
– Окажите мне честь, генерал, – издевательски рассмеялась я, – и попробуйте забрать мой меч силой. Я вызываю вас на поединок!
Демон вздрогнул всем телом:
– Госпожа, я присягал на верность принцу Астору. Я принадлежу к высшему дворянству Нижнего уровня. А кроме того, я мужчина и поэтому никогда не причиню вреда женщине, тем паче супруге моего господина, носящей под сердцем наследника великой династии. Сдайтесь нам, госпожа Ульрика, и обещаю – мы уговорим леди Ринецею помириться с вами. Ради будущего принца… – Он верноподданнически поклонился не мне, а скорее – моему животу. – Умоляю вас…
Солдаты поддержали своего начальника согласованным гулом.
– Мой сын родится свободным, – протестующе прорычала я, поднимая Нурилон. – Он никогда не станет пленником Ринецеи. Защищайтесь, генерал…
Я взмахнула мечом, стараясь достать открытое лицо демона. Тот вынужденно отпрянул в сторону, уклоняясь от моего колющего выпада. Мой удар рассек окованный железом край его щита, глубоко увязая в твердом дереве и металле умбона [45] . Генерал ошеломленно замер, недоуменно хлопая ресницами. Пользуясь его минутной растерянностью, я выпустила рукоять Нурилона и рванула из ножен одну из Алатор, короткую, а потому – более удобную для схватки грудь в грудь. Рахсагор отбросил искореженный щит и потянулся к ножу на поясе. Но я оказалась проворнее. Не оставляя ему времени на размышление, я сильно ударила его головой в лицо и, обхватив рукой за плечо для усиления удара, вогнала острие даги ему под ребра, с каким–то озверелым наслаждением ощущая, как Игла пробивает кольчугу и со страшным скрежетом входит глубоко в тело, пронзая мышцы…
45
У м б о н – шишковидный выступ в центре щита.
Генерал обвис у меня в руках, обдав мое лицо потоком черной крови, хлынувшей у него изо рта.
– А–а–а! – горестно завопила Ринецея.
– Слава принцессе Ульрике! – хором грянули мои бойцы.
– Слава! – неожиданной поддержкой раздалось совсем близко.
Наша конница неслась во весь опор, торопясь спасти тех, кого еще было возможно спасти. И тогда Ринецея взмахнула белым носовым платком, поднимая в воздух стаю горгулий…
Притиснутая к скале и закрытая телами беснующихся лошадей, я видела лишь бессильно мечущегося Кса–Буна, изрыгающего проклятия, да ощущала жуткий запах паленой плоти. Там заживо сжигали наших друзей, а я ничего не могла с этим поделать.
– Боги! – отчаянно завопила я, падая на колени. – Бабушка Смерть, подскажи мне, чем я могу помочь своим друзьям. Астор, помоги же мне – я не смогу жить без них, ведь их гибель останется на моей совести…
– Пой! – едва слышным шепотом пришел ко мне приказ королевы Смерти.
– Пой! – нежно подсказал невидимый возлюбленный.
– Пой! – из песка струился голос мертвого Маллера. – Пой, как умеешь петь только ты!
И тогда, переполненная горем и слабой надеждой на спасение, путающаяся в мыслях и пытающаяся хоть чем–то воодушевить погибающих друзей, я запела:
Мне странно, люди перестали
Ценить, как в прошлые века,
Разящий свист холодной стали
И росчерк гордого клинка.
Утопнув в быта перепадах,
Они готовы очернить
Тех, кто остался жить в балладах,
Тех, кто еще умел любить.
Тех, кто носил колет из кожи,
Доспехи, шляпы и плащи.
На них мы слишком непохожи —
Напрасно сходства не ищи.
Но иногда в толпе холодной,
Средь лиц, что змеями скользят,
Я замечаю вдруг голодный,
Живой, зовущий, яркий взгляд,
А в нем – тоску по светлой дали,
Безмолвный крик, души протест
И знак, что, видно, нас создали
Иные боги чуждых мест.
Мы не сумели жить на воле,
Добиться счастья не смогли.
И рвется вопль: «Скажи, доколе
Горят под нами корабли?..
Доколе медлить станем сами?
Ведь мы почти костьми легли
За то, чтоб шхуны с парусами
Достигли краешка земли…»
Но я лелею свет надежды —
Услышать новый всплеск имен!