— Посмотри на меня! — плакался апельсин своему другу Птаху, — я была такая несчастная оттого, что не умею летать, а теперь мне только и остаётся, что кататься и валяться… Да и то всякий норовит пнуть… И всё-таки я довольна!.. Почти…

— И чем же ты так довольна? — спрашивал Птах.

— Да вот, катаюсь и думаю — а ведь могло быть ещё хуже…

— Ну… — неожиданно низким голосом сказал Птах, — ну и ну-у-у…

Мышь так и не узнала, что же он хотел ей возразить, потому что в этот самый миг зазвонил колоколец у входной двери и недопроснувшаяся кроха кубарем скатилась с кровати.

— Ух, — выдохнула она, шлёпнувшись на холодный пол, — и кого это к нам принесло? В такую рань…

По правде говоря, солнце стояло уже в зените, но приёмная дочка Верёвочного Зайца полагала, что существо, которое всю ночь бегало по лесу и швырялось тяжеленными пестиками, может не вставать с постели до самого ужина. Судя по тихому сопению, доносившемуся из-за стены, Заяц целиком и полностью разделял подобную точку зрения.

— Му! — требовательно повторила нежданная посетительница, и Мышь, зевая и путаясь в ночной рубашке, необъятной, как парус, побрела открывать дверь.

— Ну а вы что думаете? — безо всяких предисловий грозно и жалобно вопросила Икка, размахивая каким-то грязным и помятым листком.

Ночная Мышь собиралась открыть дверь и вежливо сказать романтической корове:

— Здравствуй Икка, как мы рады тебя видеть! — но Иккины слова сбили её с толку, и она выпалила совершенно другое:

— Мы не думаем, мы спим. Ты вечером приходи, тогда мы с Зайцем, наверное, что-нибудь надумаем.

— Понятно, — зловещим трагическим шёпотом сказала романтическая корова и швырнула грязную бумажку под ноги Ночной Мыши, — вы тоже… вы с ними… вы заодно. — Икка бросила последний — укоряющий — взгляд на домик с круглыми окнами и потрусила прочь тихо, но внятно бормоча:

— Что ж, я никогда никому… Стало быть, не судьба… Прощайте… Вы меня больше не увидите… Никогда, — твёрдо добавила она, обернувшись. — Никогда. — Глаза у Печальной Икки были сухие.

Мышь наблюдала этот странный манёвр с крыльца и озадаченно качала головой. Такая сцена была несколько чересчур… Даже для романтической коровы. Что-то здесь не так. Но крохе до смерти хотелось спать, и у неё не было ни сил, ни желания раздумывать над непонятной выходкой Икки, поэтому она вернулась в свою спаленку и нырнула под тёплое клетчатое одеяло — оно ещё не успело остыть. Засыпая, Мышь вспомнила оброненную коровой бумажку:

«Надо будет её убрать, — зевая, подумала Ночная непоседа. — Обязательно уберу… Вот прямо сейчас встану и уберу…»

Мышь поджала лапки и перевернулась на другой бок — теперь ей снилось, что в огромный оранжевый апельсин превратилась романтическая корова. Икка медленно катилась по Лесу, вопрошая друзей и знакомых:

— Ну, и как же я теперь буду плакать?.. Окончательно и бесповоротно Ночная Мышь проснулась только часа через два. А проснувшись, немедленно вспомнила странные речи Печальной Икки и обещание, что они никогда её больше не увидят. Нельзя сказать, чтобы кроху сильно напугала эта угроза.

«Интересно, Иккино „никогда“, это сколько? — подумала Мышь. — Если я обещаю Зайцу, что никогда не буду тайком пробовать варенье из банок в кладовке, это значит „не раньше обеда“, если я даю обещание утром, и „до самого вечера“, если я обещаюсь сразу после обеда. Но всё-таки я не Икка, а Икка — не я, — продолжала рассуждать маленькая мыслительница. — Иккино „никогда“ должно быть ого-го каким большим… Может быть, мы её целую неделю не увидим…»

Сама собой вспомнилась и брошенная романтической коровой бумажка, которую следовало прибрать до того, как Заяц проснётся, и Мышь шагнула к двери. После долгого сладкого сна её чуть-чуть покачивало, точно матроса на палубе.

Мятый листок по-прежнему валялся на крыльце. Мышь присела на ступеньку и подтянула его к себе.

— Ну-с, посмотрим, что тут у нас пишут! — громко сказала она, вспомнив, что так всегда поступал господин Мауз, открывая вечернюю газету, и принялась водить маленьким чёрным коготком по кривым, неряшливым строчкам.

— КО-РО-ВЫ, — прочитала она по складам, — ПРОЧЬ ИЗ НА-ШЕ-ГО ЛЕ-СА!

Пять минут спустя негодующая кроха в сбитой набекрень жёлтой шляпе вприпрыжку неслась к оврагу, где обитали Птах и его родня. Пуговицы на сарафанчике она застёгивала уже на бегу.

— Их лес… Скажите, пожалуйста! — пыхтела она, взбираясь на пригорок. — А в моём лесу коровам самое место… Пишут ещё… Бумагу переводят… Писатели…

Птах сидел на пеньке неподалёку от родительского гнезда. Вид у него был задумчивый и даже рассеянный, словно он пытался решить в уме очень сложную задачку. Но это не помешало ему по-настоящему обрадоваться, когда он увидел свою запыхавшуюся подружку.

— Ты прости, — смущённо защебетал он, слетая на землю, — я к тебе давно не залетал… Я был…