…В тот поздний вечер Сергей ехал на метро к Садовому кольцу, где была его гостиница «Селект» [1] . Он сидел, но и в проходах стояло много пассажиров. Вдруг он поймал на себе чей-то любопытный взгляд с противоположного дивана. Случайность? Снова в просвете между двух фигур на него глянули любопытные глаза. Он вышел из вагона на станции «Маяковская», сделал несколько шагов к эскалатору. Шум уходящего поезда затихал. Сзади кто-то сказал:

– Сергей Иванович…

Он обернулся и тихо ахнул: возле него стояли друзья из Чай-Урьи — Наталья Васильевна Савельева и Николай Иванович Герасименко. Боже мой, такая неожиданная, такая удивительная встреча! Они обнялись, расцеловались. Наталья Васильевна заплакала.

– Это судьба, — говорила сквозь слезы. — Ну, кто мог подумать! В трехмиллионной Москве, почти в полночь — и такая радость! Говорите же, рассказывайте. Где Олечка, как вы сами?

– В Рязани Олечка, вместе с Верой и Таней. Здоровы.

– Уже двое?

– Да, Таня тоже в Сусумане родилась. А потом меня перевели в Тауйский совхоз. Удалось получить отпуск. Только что прошел курс лечения. Кажется, поправился.

– И что же? Опять Магадан?

– Жду решения. У меня есть справка: Дальний Север противопоказан.

– Отлично. Значит, не поедете. А у нас тоже новость, поздравьте: мы поженились!

И они снова обнялись и расцеловались. На них смотрели, оборачивались. Пусть! Такое событие! Не у каждого в жизни счастливые случаи. Тем более, после всего пережитого.

– Ну, а тогда? — спросил Морозов. — Восстановили вас в партии?

– Да-да! Но не сразу, ой, не сразу! Я все-таки написала Бурденко, что уж он делал — не знаю, но меня вызвали в Магадан, чуть ли не с извинениями вручили билет. Такому заступнику не откажешь. А тут и Николая Ивановича освободили, срок кончился, мы проявили настойчивость и уехали на материк, хотя препятствий было предостаточно.

– Значит, москвичи?

– Как вам сказать… Живем пока, — это уже говорил Герасименко.

– Да что мы стоим, людям мешаем! Давайте отойдем в сторонку. И сразу записывайте наш адрес, — скомандовала Савельева. — Сокол. Знаете где? Четвертая остановка отсюда, Песчаные улицы. Завтра сумеете? Вот там мы спокойно посидим и потолкуем. Будем ждать. Спросят — к кому, говорите к Савельевой.

Они попрощались. Гостиница была рядом. Сергей поднялся наверх и так, не погасив удивления, вошел к себе в номер, разделся, лег на спину, руки за голову, и долго-долго лежал, а прошлое-пережитое все прокручивалось в голове с поразительной ясностью до тех пор, пока сон не сморил его.

Квартиру доктора Савельевой он нашел не сразу, походил в растерянности по этим самым Песчаным улицам. Здесь было много новостроек и немало прохожих, у кого можно спросить. Но он сам отыскал нужный дом, поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь распахнулась, Наталья Васильевна в красивом платье, с модной прической, помолодевшая и светлая, поцеловала гостя и крикнула:

— Коля, это Сергей Иванович.

Из другой комнаты вышел Герасименко в отглаженной сорочке, чисто выбритый, но несколько встревоженный звонком. Они обнялись.

– Вот наши хоромы, — сказала хозяйка, усаживая Сергея за стол. — Дворник вас не видел? Не спрашивал, к кому идете?

– Не было дворника. Не встретился. А что, такой порядок?

– Ну, как вам сказать… Береженого и Бог бережет. Николай Иванович в этой квартире все еще на птичьих правах.

– А почему? Вы же расписались?

– Его в Москве не прописывают. Ограничения в паспорте. Вы знаете этот «порядок».

– Порядок? Жена здесь, а муж…

– Он в Александрове прописан, есть такой городок на сто втором километре от столицы. А работает в Центральном институте туберкулеза, на Яузе. И живет, конечно, здесь, но нелегально. Дворник делает вид, что ничего не знает, это ему выгодно, пятерочки приходится класть в его ладонь. В институте тоже знают, что их профессор из «бывших», но расставаться с ним не желают, тем более что ведут все вместе очень сложную работу.

– Сколько же будет продолжаться такая жизнь? — Сергей спросил сердито. — Они все еще сажают! В Боткинской, где я лежал, говорили, что у них увезли чуть не тридцать врачей. Какое-то новое дело, о котором пишут всякие страсти. Хорошо, что моего лечащего — Билибина — не взяли, он вылечил меня.

– Мы все живем, как на птичьем дворе, — с грустной улыбкой заметил Герасименко. — Вот протянется через сетку чья-то волосатая рука и подхватит, уже бесследно. А ведь страна ожидала, что после победы над фашизмом лагеря и тюрьмы разгрузят, всех освободят. Но идут дни, месяцы — в газетах и по радио о бдительности, о вражеской деятельности, похвалы доносам и предательству. Общество растерзано. Какое там счастье!