— Я отнесла халат к тебе в комнату и положила на кровать, — считаю, что мои слова звучат совершенно безобидно.

Она кивает в ответ, поглаживая рукой округлые каменные бортики фонтана.

— На самом деле жаль, что он не работает. Такая жара. — Она тихо вздыхает. — С другой стороны, во время последнего отборочного лагеря «Transnational Youth Foundation» нам рассказывали, что здесь когда-то произошел несчастный случай: ребенок захлебнулся.

— В этом фонтане?

«Как это связано с фотографией, на которой была кукла? — думаю я. — Может быть, это намек? Но где здесь связь с мамой? Может, это случилось, когда мама была здесь?»

— Ты знаешь, что раньше в этом замке была лечебница для психически больных людей? — Я не говорю «для душевнобольных» или «сумасшедших», потому что нашла в маминых вещах эти препараты. — А этот несчастный случай?.. Ты не знаешь, когда это произошло?

Николетта слизывает пот с верхней губы:

— Нет. Ходят лишь слухи, но об этой истории с утонувшим ребенком ты можешь прочитать в часовне. Там есть церковная книга с записями рождений, венчаний и смертей. Себастиан был там наверху, пока мы здесь все подготавливали. Вернулся очень взволнованный: он считает, что обнаружил в книге записи о каком-то дальнем родственнике. — Она оборачивается и сплевывает через плечо. — А я наконец-то сейчас искупаюсь в озере. И вам советую это сделать позже. Вода там удивительно холодная. — Ее улыбка так же фальшива, как и вчера вечером в душевой. — Наверняка от того, что оно очень глубокое. Что туда погружается, больше никогда не всплывает. — Она спешно уходит и бросает мне на прощанье через плечо: — Пусть тебя не смущают беседы с доктором Беккером, в конце концов, тебе ведь нечего скрывать, правда?

«А вот и нет, — думаю я, — очень даже есть что скрывать. И вам всем, очевидно, тоже».

Я смотрю ей вслед. Она бежит быстро, ступает уверенно, как марафонец.

Я задумчиво осматриваю круглую, не очень глубокую чашу фонтана. Как здесь мог захлебнуться ребенок, совершенно непонятно. Значит, его кто-то утопил. Несмотря на жару, по коже пробегает озноб, я тороплюсь уйти как можно дальше от каменного страшилища и бегу в сад. Я ни в коем случае не буду плавать, лучше осмотрю часовню. Чем дольше думаю о часовне, тем больше мне нравится идея ее осмотреть. Может, в книге я найду записи, которые укажут на то, когда мама здесь была. Возможно, она здесь проходила конфирмацию [8] :хоть мама и говорила, что не хочет иметь ничего общего с религией, но я знаю, что прабабка была католичкой. И в прошлом это было вполне обычным делом: каждого ребенка крестили и причащали. Кроме того, именно мамина кукла, судя по изображению на снимке, лежала в фонтане, словно захлебнувшись, — этому должно быть какое-то объяснение. Если действительно здесь утонул ребенок, тогда все это не просто совпадение, так же как и старуха с кольцом в маминой машине.

Мне бы хотелось отправиться в часовню прямо сейчас, но я решаю не навлекать на себя подозрений.

Наверное, когда-то это место действительно считалось садом, но теперь редкая листва немногих выживших яблонь и груш, старых, с покрученными стволами, дает совсем мало тени. На кустах смородины и малины, растущих по периметру сада, совсем не видно ягод, листья высохли, а коричневые побеги сплелись в единую стену непролазных зарослей. Пахнет опавшими фруктами и прелой листвой, но воздуха здесь больше, чем в доме, от этого и жару переносить немного легче. И все равно мне здесь не нравится. Я чувствую себя неловко, словно за мной наблюдают тысячи глаз. На самом деле этому совершенно нет причины. Это всего лишь старый сад. Ничего больше.

Доктор Беккер расставил стулья под искалеченным дубом. На нем снова серые брюки, помятая белая рубашка, на голове соломенная шляпа от солнца. В ней он выглядит, как художник-импрессионист на пленэре.

— Наша лекция сегодня — вам придется нести ответственность друг за друга. — Он спокойно смотрит на нас, а я тем временем думаю об обрывках фраз, которые подслушала в комнате Николетты. Неужели Беккер и Себастиан тоже одна команда: Беккер несет ответственность за него и наоборот? Если так, то что их объединяет?

— Вы это поняли, не так ли? — допытывается Беккер.

— Нести ответственность друг за друга, даже если мы совершенно незнакомы? — вмешивается София.

— Вполне понятный вопрос. Но вы решились работать в команде. Поэтому придется действовать именно так. — Беккер кивает мне: — Будь внимательна, во время любого отборочного лагеря всегда обращают внимание на решения. Именно они продвигают вас по жизни. Решения — это ваш мотор, и они основываются не только на ваших первостепенных желаниях, но также на проблемах и страхах. И только когда вы их осознаете, ваша команда сможет работать. Чего вы боитесь?

Мы с Софией внезапно замолкаем, захваченные врасплох.

Беккер смотрит на каждую из нас по очереди. На его лице едва заметная улыбка.

— Хорошо, — тихо произносит он, — начнем с моих страхов. С моего самого главного страха. — Он делает небольшую паузу. — Вам стоит узнать, что во время учебы мне приходилось подрабатывать организатором похорон. Эту работу нужно кому-то делать, но никто особо не хочет, поэтому она хорошо оплачивается. Но с тех пор у меня появился огромный страх: я боюсь, что меня похоронят живьем.

Он это серьезно?

София сочувственно смотрит на него.

— Это ужасно, — произносит она.

Беккер больше не улыбается:

— Да, именно так.

Внезапно мне кажется, что он сказал правду.

— А чего боишься ты, София? Какие у тебя страхи? — спрашивает он.

Девочка вздыхает:

— Я… В общем, это звучит странно… Но я боюсь пуговиц и кнопок. То есть это не просто какой-то дурацкий страх, они омерзительны. Мне кажется, они даже воняют.

Такого я никогда не слышала. Пауки, змеи, узкие комнаты, крысы — куда ни шло, но пуговицы? Практически на любой одежде есть пуговицы или кнопки. Наверное, это ужасно, без них просто невозможно обойтись! На рубашке доктора Беккера множество перламутровых пуговиц.