Сойдя с дрезины, Нюта впервые за долгое время вздохнула свободно – по сравнению с Баррикадной здесь было куда просторнее. Уже ставшие почти родными высокие розовые колонны, высокий же потолок. Даже металлические цифры «1905», чередующиеся на стенах со стилизованным изображением факела, выглядели как-то нарядно и величественно. Хуже было другое: переезд и устроенная ей торжественная встреча так разволновали Нюту, что она снова слегла.

Силы никак не хотели возвращаться к победительнице Зверя. Для нее установили персональную палатку в самом центре станции – почти новую, веселой ярко-оранжевой расцветки. Мура шепнула, что палатку заказали в Ганзе, скинувшись всем миром. Там ее часто навещали – кроме Вэла и Муры забегала повеселевшая Маша, то одна, то с сыном, несколько раз заходил лысый комендант, теперь казавшийся девушке вполне милым. При первом визите он наконец-то представился – «Зотов, Илья Иванович» – и торжественно вручил девушке не только ее старый временный пропуск, но и новенький паспорт. «Почетный житель станции Улица 1905 года», – прочитала Нюта и чуть не прослезилась, смутив коменданта.

Во второй визит к Нюте Зотов сидел и мялся. Спросил, не беспокоят ли ее, нормальная ли пища, не нужно ли чего? Нюта заверила, что всем довольна. Комендант кивал, но не уходил. Девушка решила, что ему, как и многим жителям станции, неловко перед ней, что он чувствует свою вину. Она улыбнулась, желая показать, что вовсе не держит зла, и задала давно интересовавший ее вопрос – что за детский рисунок висел у него над столом?

Такой бурной реакции Нюта не ожидала. Илья Иванович схватил ее за руку, прижался к ней лбом, и слова полились неудержимым потоком, как будто мужчина уже не мог держать свое горе в себе. Запинаясь, он рассказывал ей историю своей жизни, точно исповедовался перед ней как каким-то высшим существом, которое имело право судить.

Из его довольно бессвязного рассказа о жизни до Катастрофы, пересыпанного непонятными словами, Нюта выяснила, что Зотов родился и вырос не в Москве, а в каком-то маленьком городке. Тогда собственное существование казалось ему скучным и бессмысленным, и только сейчас он стал понимать, какая дивная и замечательная это была жизнь. Зимой можно было кататься в лесу на лыжах и на замерзшем пруду – на коньках, летом ходить на городской пляж, который был уже почти и не городской, – на том берегу пруда начинался лес. Илья с друзьями плавали в мутноватой зацветающей воде или загорали на берегу, усыпанном окурками, подсолнечной шелухой и обрывками бумаги. Совсем рядом было шоссе, мимо на большой скорости проносились машины, которые молодые люди провожали глазами. Как Илья тогда завидовал людям, которые мчались в этих иномарках!

Отслужив в армии, Зотов вернулся на родину, но тоска по иной, красивой жизни в нем лишь окрепла. Иногда он приезжал в Москву, чтобы побродить по огромному городу, где жизнь казалась такой интересной и насыщенной и где сам молодой человек был абсолютно чужим, а вечером садился в электричку и ехал обратно. Однажды на вокзале он увидел объявление, приглашающее молодых мужчин на службу в Управление милиции по охране метрополитена. Так метро стало местом его работы, как и многим другим, позволило выжить при Катастрофе и даже найти себя в новой жизни. В метро же Зотов встретил и свою будущую жену.

Люся была домашней девушкой, тоненькой, хрупкой и беззащитной, с длинными каштановыми волосами, которые она сначала каждый день заботливо расчесывала, но вскоре была вынуждена коротко остричь. Илья был уверен – на поверхности, в прежней жизни, такая девушка даже не взглянула бы на рядового милиционера, не обладающего примечательной внешностью и даже не москвича. А здесь он был чуть ли не героем, одним из новых хозяев жизни, и Люся смотрела на него восхищенными глазами. Он назначал ей свидания вечерами в конце станции, на которые девушка приходила не всегда. Зотов думал, что не слишком-то ей и нужен, и не знал, что красавица рвалась к нему точно так же, как и он к ней, а не приходила иной раз из-за нездоровья, которое тщательно скрывала от всех. Несмотря на всю свою неприспособленность к жизни под землей, она инстинктивно чувствовала, что в этих жутких условиях слабость лучше никому не показывать. Из-за таких недоразумений их любовь достигла небывалой силы, и Люся едва дождалась официального предложения, чтобы с радостью ответить «да».

Конечно, со временем Зотов догадался, что жена его не совсем здорова. Труднее было понять, чем именно она больна: своего врача в тот момент на станции не было. Имелись, конечно, пара человек, умевших перевязывать раны и оказывать первую помощь, но о квалифицированном диагносте даже мечтать не приходилось. Но даже болезнь до поры до времени не слишком омрачала их существование. Они любили друг друга и были счастливы. Родилась дочь, которую назвали Алиной, но Зотовы были настолько поглощены друг другом, что почти не уделяли ребенку внимания. Не слишком красивая, угрюмая и замкнутая девочка любила рисовать и могла подолгу сидеть одна, водя огрызком дефицитного карандаша по не менее дефицитной бумаге.

Шли годы, Алина росла, а пару лет назад Люся опять забеременела. Переносила беременность тяжело, но ходила такая счастливая. На этот раз оба родителя очень ждали этого ребенка, и к тому же уже можно было считать, что жизнь как-то налаживается, – не такая, как раньше, тяжелая, страшноватая, но тоже жизнь. Родился мальчик, хорошенький, как ангелочек. Они тряслись над ним, не оставляя ни на минуту. Хотя Алине в свое время не уделялась и сотая часть этого внимания, казалось, внешне она не проявляла ревности и брата как будто тоже любила.

Но мальчик был слабенький, это быстро стало ясно. Уже по прошествии года он начал чахнуть. Наверху, может, его и удалось бы выходить, а здесь не помог даже доктор Акопян – ребенок медленно угасал и в конце концов умер у родителей на руках. После этого Люся слегла и больше уже не встала: неведомая болезнь набросилась на ослабевшую от горя женщину с удвоенной силой. Оганез Ваганович вновь оказался бессилен. Конечно, Зотов думал о том, чтобы отправить жену на лечение в Полис или на Ганзу, где, по слухам, тоже имелось несколько неплохих специалистов, но он не ожидал, что она угаснет так стремительно.