Шрифт:
— Как вы смеете?.. — Анна притворно рассердилась и, сложив непристойный рисунок, сунула его за корсаж.
— Ну вот. Вы рассердились, а я так хотел вас посмешить.
— Разве ее величество — предмет для насмешек?
— Конечно, нет, но это знак моего доверия к вам и страстного чувства. Более того, я готов вам передать еще более скоромный предмет…
Поручик порылся в карманах и протянул Анне камешек с непристойной геммой, касающейся ее повелительницы, после чего с жаром обнял ее за плечи.
— Видите, теперь я целиком в ваших руках…
Девушка засмеялась.
— По-моему, скорее я — в ваших…
Он понял ее по-своему и, переместив руки, положил ладони ей на грудь. У Анны перехватило дыхание.
— Перестаньте, поручик, вы позволяете себе чересчур многое… сразу.
Он встал на колени и прижался лицом к ее коленям.
— Умоляю, не гоните, сделайте милость… Один ваш взгляд, одно движение — и вы осчастливите вашего раба.
Она почувствовала как его руки скользнули под юбки и стали осторожно подниматься, сначала до колен, затем выше. Анну затрясло. Слишком много за последнее время предавалась она самоудовлетворению, слишком давно не испытывала подлинной близости… Она слабо сопротивлялась, повторяя: «Перестаньте, перестаньте, что вы делаете, нас увидят…»
— В саду никого… Все спят…
Голос его звучал глухо из-под складок платья, закрывшего его с головою. Влажные и горячие губы его дерзко искали главное…
— Ах!.. — Анна освободилась от объятий, подошла к краю беседки и, склонившись, оперлась о балюстраду…
В тот же миг он закинул ей юбки на спину…
Увы, поручик ошибался, когда говорил, что сад пуст. Императрица тоже любила иногда пройтись перед сном по дорожкам. Чаще ее сопровождал Орлов, но он был уже довольно давно в отъезде, и государыня гуляла в одиночестве. На беду она выбрала именно этот уголок сада.
Екатерина вышла из-за поворота аллеи прямо напротив беседки, но занятые собою и охваченные страстью любовники не слышали ее шагов. В свете белой ночи императрица сразу узнала свою недотрогу-фрейлину, стоящую в недвусмысленной позе с юбками на голове. Закусив губку маленького рта, чтобы не вскрикнуть, императрица отступила за куст сирени. Там она постояла с минуту, наблюдая, затем, улыбнувшись каким-то своим мыслям, прищелкнула неслышно пальцами, повернулась и тихо удалилась…
На всем обратном пути ее не покидала довольная улыбка, она даже пару раз потерла руки. Впечатление было таким, будто ее величество только что решила для себя некую любопытную задачку.
Ночью Анна плохо спала. Какие-то люди во сне горячо обвиняли ее в низких поступках. Безобразные карлы гримасничали, высовывая длинные языки, и теснили, теснили ее, а она отступала. Один из них кольнул ее и ранил, испачкав густой слюной. Анна настолько ясно видела кровь, что, проснувшись, схватилась за грудь, и вздохнула с облегчением, почувствовав под тонким полотном привычную упругость. Слава богу, это только сон… Она прислушалась. Где-то далеко погромыхивало, дождь шелестел за окошком и из прихожей доносилось похрапывание Дуняши. Все было вполне мирно. Но откуда тогда этот горький привкус во рту? Странно, раньше подобные приключения не вызывали у нее особых переживаний. Может быть, причина беспокойства крылась в долгом воздержании?..
Анна поднялась, нашла в сумраке чашку с водой, припасенную с вечера Дуняшей. Попила. Потом выдвинула из-под кровати die Nachtvase, в просторечии именуемую ночным горшком, справила нужду и снова забралась в постель. Несмотря на тревогу, быстро уснула, но спала тяжело и встала разбитая и с дурным настроением, чего раньше не бывало. Давешний сон не шел из ума. Анна подошла к зеркалу и внимательно осмотрела грудь, словно ожидала увидеть следы ночной раны. Но мякитишки [40] с розовыми сосцами были без изменений. Она ощупала и обмяла их и немного успокоилась, решив, что причиной кошмара было волнение, испытанное в саду…
40
Груди.
После завтрака, пока императрица занималась делами, рассказала Маше Перекусихиной [41] о странном сновидении.
Ей нравилась эта совсем юная девушка, недавно принятая государыней в свой штат. А та всполошилась.
— Ой, душенька, Анна Степановна, сон-то какой худой. Я всего-то не помню, но только он точно не к добру…
Она стала было вспоминать, что сии грезы могли значить, но запуталась и, сознавшись, что сама никогда никаких снов не видит, умолкла. Анна вздохнула.
41
Перекусихина Марья Саввична (1760–1824) — любимая камер-юнгфера императрицы Екатерины II. Отличалась честностью и трудолюбием и «занятая услугами своей благодетельнице, пребывала безотлучно при ней».
— Раньше я тоже спала как убитая. Из пушек стреляй…
— Анечка Степановна, — снова заговорила Маша, — а может к Матренушке <Матрена Даниловна Теплицкая [42] — придворная гадалка и шутиха, известная Екатерине еще с той поры, когда она была великой княжной.> сходить. Говорят, она ловка: и сны толкует, и на картах ворожит…
— Господь с тобой, Маша… — отмахнулась Анна. — Пристало ли нам! А ну как государыня узнает, то-то смеху будет. Куды от сраму денемся?
42
Матрена Даниловна Теплицкая, по запискам Ш. Массона: «Это была старая пустомеля, весь ум которой состоял в том, чтобы упражняться в нелепом сквернословии. Так как она, будучи безумной, имела право говорить все, что взбредет ей в голову, то и была завалена подарками от подлых придворных». А. Болотов [4][4] в своих Записках пишет: «Государыня ее очень любит: она <…> хорошо шутит и ловко говорит. Ныне она богата: имеет каменный дом и много бриллиантов, и ходит все в государынином платье, даваемом ею от нее, и всякий день во дворце». См. Болотов А. Т. Записки. Тула, 1988. Т. 2. С. 394–395.