— Кого же послать против супостата, господа министры?

Но господа молчали, не желая брать на себя ответственность даже советом. Когда же молчание затянулось недопустимо, Захар Григорьевич Чернышев предложил генерал-майора Кара.

— Василий Алексеевич хорошо показал себя в Польше. Справится и с Емелькой.

— Но у него, кажется, назревает какое-то личное событие? — с сомнением проговорила императрица.

Действительно, толстый Кар прискакал из Варшавы с целью — жениться. После удачной миссии по надзору за князем Радзивиллом, Хованские согласились выдать за него дочь.

— Ничего, перетерпит… — Проговорил занявший свое прежнее место в совете Григорий Орлов. — Гля-ко сколь толсто брюхо наел за отпуск на водах. Авось похудеет…

Все засмеялись и на том и порешили. Но забот это не уменьшило. А тут еще этот чертов француз…

На первую аудиенцию Дидро пожаловал к ней в своем обычном черном костюме, хотя при Дворе принято было еще со времен императрицы Елисаветы платье носить цветное. Ну да Бог с ним — рассеян, как все ученые люди. Следующая беседа должна была состояться t'ete а t'ete. Екатерина позвала, было, Васильчикова, но тот отказался, сославшись на незнание французского языка.

— Так что же болтают обо мне в Париже? — встретила она философа легкомысленной фразой.

— Говорят о сердце Августа в облике Клеопатры.

— Увы, у меня нет Антония… Правда, вы, возможно, слыхали, что подле меня находится молодой человек. Но это мой воспитанник… Молодым людям необходимо преподавать основы нравственного поведения и христианской морали…

Дидро промолчал. Он уже был наслышан о воспитательных наклонностях Семирамиды. Он заговорил о новом издании «Энциклопедии». Императрица настаивала на том, что следовало бы пригласить русских авторов, чтобы они написали побольше статей о России.

— А то многие по-прежнему считают, что у нас волки да медведи бродят по улицам, а ужасы Сибири превосходят страхи кругов дантова ада.

Дидро не возражал против новых авторов. Здесь он чувствовал себя в своей тарелке и готов был вести беседу хоть до утра. Разгорячившись, экспансивный француз размахивал руками и даже несколько раз хлопнул Екатерину по колену…

«Надо будет к следующей встрече поставить между нами столик, а то он меня до синяков доколотит». Мысль ее отвлеклась, она вспомнила о депеше Румянцева, в которой тот снова уже который раз поминал кривого генерал-поручика Потемкина, ее бывшего камергера, и сразу же всплыло имя Прасковьи Брюс. Что-то намедни она вместе с Анной Нарышкиной соловьями разливались по поводу достоинств «cyclope-borgne» <Кривого циклопа (фр.).>. «Чем уж им-то Александр Семенович не угодил? Робок, конечно, в делах — мальчик. Но для утех-то в самый раз, только ныне дела таковы, что не до забав. Вон как все одно к одному сошлось… Хорошо бы руку покрепче найти… — Усмехнулась: — Как у светлейшего…» И сразу новая мысль: «А генерал Потемкин-то… тоже Григорий».

— Однако, ваше величество, — с обидой заметил Дидро, — вы рассеянны и не слышите меня. Я понимаю — государственные заботы поглощают ваше внимание.

Это она услышала, так и не решив для себя, не отослать ли Васильчикова? Или погодить до времени?.. И не написать ли письмо циклопу, благо и повод есть? А там, что Бог даст…».

— Извините меня, месье Дидро. Просто меня в это время уже ждет в кабинете обер-полицмейстер с докладом. Увы, императрица должна работать, как бы ни приятна была ей беседа со столь выдающимся философом. — Она поднялась. — Тем не менее, я надеюсь, это не последняя наша встреча.

Встреч было не чересчур много. Француз успел с присущей ему горячностью высказать русской государыне множество политических прожектов, переполнявших его с момента выезда из Парижа. Он настолько утомил свою царственную слушательницу, что она говорила Ивану Перфильевичу Елагину, [93] своему кабинет-секретарю и масону, что «мсье Дидро, конечно, великий философ, но примени его теории к России, от государства камня на камне не останется».

Вечером, отослав молчаливого, Васильчикова в его апартаменты, Екатерина устало подумала, что неплохо бы все же найти замену тишайшему любовнику. И чтобы замена сочетала в себе известные возможности Александра Семеновича с мудростью и с былой энергией Орловых… Она тяжело вздохнула, понимая неисполнимость подобного желания, но почему не помечтать о чем-то женщине перед сном?.. Екатерина потянулась, чтобы погасить свечу, когда внезапно новая озорная мысль пришла ей в голову… Ежели невозможно заменить нечто одно целиком, то можно к оному, не лишаясь его достоинств, добавить нечто другое, обладающее тем, чего не имеет первое… Она тихонько рассмеялась, пошлепала себя по щеке и опустила руку, протянутую к свече. Подумалось: «А не послать ли письмо в армию циклопу Потемкину и не вызвать ли?.. Заодно к письму приложить сувенир… — Она приподнялась и вынула из ночного столика медальон со своим портретом на золотой цепочке. — Если он человек действительно умный, как уверяют Прасковья с Нарышкиной, то поймет смысл подарка. Ну, а не поймет… Тем хуже для кого?..».

Она снова потянулась так, что хрустнули косточки и почувствовала желание вызвать еще раз безотказного фаворита. Сердито подумала: «Зачем сразу ушел?..». Затем убрала медальон и уже раздраженно дернула за сонетку, призывающую далеким звоном Александра Васильчикова к «службе».

Императрица не показывала вида, но ее все больше тревожил размах «бунта», полыхавшего в центре России. При этом среди придворных находились и такие, кто старательно подогревал ее страхи. Никита Иванович втайне радовался, видя растерянность Екатерины. Ведь чем сильнее становился Пугачев, тем больше возрастала и его роль как главного советника. А то его положение в связи с совершеннолетием наследника как-то пошатнулось. Он уже не являлся воспитателем Павла. Правда, пользуясь охлаждением императрицы к Орловым, ее страхами перед «маркизом», он во многом сумел восстановить свое значение… Но заботы снова умножились. И когда в столицу, без ведома Панина, прибыл одноглазый генерал-поручик, старый вельможа зело обеспокоился.