– Есть, конечно, – ты сказала, —

Это – горное селенье,

Есть там школа, несомненно,

Кладбище и минарет.

Остановиться вовремя. А те,

Кто не умеет это сделать, будут

Потом жалеть. И звезды в темноте

Им твердости, быть может, не забудут

И не простят решимости: был миг,

Когда они одуматься хотели,

Да слишком, видно, был разбег велик

И радовало достиженье цели.

И промедленье слабостью назвав,

Не поняли, что требовалась сила

Опомниться и не бежать стремглав,

Прислушаться к тому, что говорила

Ночь и кусты, стоявшие толпой,

Как будто преграждая им дорогу,

Ты спросишь, что тогда считать судьбой?

Сомненье и считать судьбой, тревогу.

Слепые силы так сцепились,

В какой-то миг сложились так,

Что в наше зренье обратились

И разглядели вечный мрак.

Самих себя они узрели

Посредством нашей пары глаз,

Их вставив нам в глазные щели,

Слезами смоченный алмаз.

Как внятно нам вихревращенье

И блеск в кромешных небесах!

Какое чудо – наше зренье,

Мысль, промелькнувшая в глазах!

И Леонардо взгляд колючий,

И мощь рембрандтовских картин.

Какой невероятный случай,

На триллионы проб – один!

Отца и мать, и всех друзей отца

И матери, и всех родных и милых,

И всех друзей, – и не было конца

Их перечню, – за темною могилой

Кивающих и подающих мне

За далью не читаемые знаки,

Я называл по имени во сне

И наяву, проснувшись в полумраке.

Горел ночник, стояла тишина,

Моих гостей часы не торопили,

И смерть была впервые не страшна,

Они там все, они ее обжили,

Они ее заполнили собой,

Дома, квартиры, залы, анфилады,

И я там тоже буду не чужой,

Меня там любят, мне там будут рады.

Вечерней тьмою был сведен на нет

И сад, и ели контур грандиозный,

И если в окнах церкви брезжил свет,

То свет, скорей всего, религиозный,