И не вещи люблю, а предметную связь

С этим миром, в котором живем.

И потом, если нам удалось бы узор

Разгадать и понять, почему

Он способен так властно притягивать взор,

Может быть, мы счастливей бы стали с тех пор,

Ближе к тайне, укрытой во тьму.

Это залы для призраков, это почти

Итальянская вилла, затерянный рай,

Затопили дожди,

Завалили снега, невозможно зайти,

Не шепнув остающейся жизни: прощай!

Рукотворный элизий с расчетом на то,

Чтобы, взглядом смущенным скользнув по нему,

Проходили гуськом; в этой спальне никто

Не лежал в розовато-кисейном дыму.

А хозяева этих небес на земле,

Этих солнечных люстр, этих звездчатых чаш

Жили ниже и, кажется, в правом крыле.

Золочено-вощеный, предметный мираж!

Всё же был поцелован однажды среди

Этих мраморных снов я тайком, на ходу.

Мы бродили по залам и сбились с пути.

Я хотел бы найти,

Умерев, ту развилку, паркетину ту.

Это чудо на фоне январских снегов,

Афродита, Эрот и лепной виноград,

Этот обморок, матовость круглых белков,

Эта смесь всех цветов, и щедрот, и веков,

А в зеркальном окне – снегопад,

Эти музы, забредшие так далеко,

Что дорогу метель замела,

Ледяное, сухое, как сыпь, молоко,

Голубая защита стекла, —

В этом столько же смелости, риска, тоски

Или дикости, – как посмотреть, —

Сколько в жизни, что ждет, потирая виски,

Не начну ль вспоминать и жалеть

Об исчезнувшей. Нет, столько зим, столько дел,

И забылось, и руку разжал.

И потом, разве снег за окном поредел?

И к тому ж в этих креслах никто не сидел

И в шкатулке бумаг не держал.

Низкорослой рюмочки пузатой

Помнят пальцы тяжесть и объем

И вдали от скатерти измятой,

Синеватым залитой вином.

У нее такое утолщенье,

Центр стеклянной тяжести внизу.

Как люблю я пристальное зренье

С ощущеньем точности в глазу!

И еще тот призвук истеричный,

Если палец съедет по стеклу!

И еще тот хаос пограничный,

Абажур, подтянутый к столу.

Боже мой, какие там химеры

За спиной склубились в темноте!