Квартире толчеей и криками в ночи?

Скорей соринка, чем жучок. Полусоринка,

Полужучок. Но как у нас из-под руки

Стремглав она бежит! Вот пауза, заминка.

Вот снова мелкий бег, зигзаги и рывки.

И можно ль не бежать, и можно ль не бояться?

Страх – вот что всех иных, священных чувств древней.

Не помню, кто бежал так, бросив щит, – Гораций?

Соринкой лучше быть: поди ее прибей!

Жучок, товарищ мой, зазорный брат забытый,

Засунутый бог весть в какую пыль, сухой,

Запуганный, – задет слепой твоей обидой,

Что вижу? Голый страх, защитный страх живой.

Не память, не любовь, не жажда приключений

Роднит живущих нас, на поиски добра,

А страх, бессмертный страх… Тем храбрость драгоценней!

Соринка, стать жучком решившись, так храбра.

Надгробие. Пирующий этруск.

Под локтем две тяжелые подушки,

Две плоские, как если бы моллюск

Из плотных створок выполз для просушки

И с чашею вина застыл в руке,

Задумавшись над жизнью, полуголый…

Что видит он, печальный, вдалеке:

Дом, детство, затененный дворик школы?

Иль смотрит он в грядущее, но там

Не видит нас, внимательных, – еще бы! —

Доступно человеческим глазам

Лишь прошлое, и всё же, крутолобый,

Он чувствует, что смотрят на него

Из будущего, и, отставив чашу,

Как звездный свет, соседа своего

Не слушая, вбирает жалость нашу.

Он, о себе говоривший, что крупного плана

Видеть не может без слез на экране, – шутя

Это сказал, – всё равно, даже хвостик барана

Маленький, толстый, тем более – струи дождя,

В фильме как будто бегущие вскачь, и малина,

Белые, острые, цепкие листья ее,

Взгляд человеческий, женское платье, овчина

Желтая, жесткая, жаркая, просто тряпье

Или репейник, тем более – цепкая дверца

Автомобильная, кто обращается с ней

Так осмотрительно? – щелкнула, – екнуло сердце,

К псковскому поезду! – потные лица детей,

Он, замороченный лефовскими остряками,

С ними не спевшийся, хоть и пристегнутый к ним, —

Как на экране глаза голубеют белками!

Нет, кроме шуток, и Бог, если есть, – нелюдим,

Полка вагонная, плащ, на крючок аккуратно

Кем-то повешенный, кажется, нет ничего