С понятием света у Платона напрямую связана метафора пещеры, которую Бэкон реинтерпретирует как социальное и когнитивное явление. Он призывает выйти за пределы пещеры своего мышления, опыта, воспитания и образования, непосредственно обратиться к миру, который он стремится познавать, поскольку идолы пещеры «возникают из собственной духовной и телесной природы каждого человека, являясь также результатом воспитания, образа жизни и даже всех случайностей, которые могут происходить с отдельным человеком. Великолепным выражением этого типа идолов является образ пещеры у Платона. <…> Ну а у нас, хотя мы живем на земле и взираем на небо, души заключены в пещере нашего тела; так что они неизбежно воспринимают бесчисленное множество обманчивых и ложных образов; лишь редко и на какое-то короткое время выходят они из своей пещеры, не созерцая природу постоянно, как под открытым небом. С этим образом Платоновой пещеры великолепно согласуется и знаменитое изречение Гераклита о том, что “люди ищут знания в собственных мирах, а не в большом мире”» [197] .

Таким образом, Бэкон критически переосмысляет и интерпретирует все предшествующее наследие, включая Платона, неоплатоников, Аристотеля и др. В основе его проекта восстановления наук лежат платоновские представления о познании как восхождении к идеям (формам), пещере как неадекватном восприятии мира, порождающем идолов. Среди причин упадка наук он указывает не только искаженные процедуры познания, но и институциональные формы производства, сохранения и трансляции знания.

Рене Декарт и Платон. Декарт в труде «Разыскание истины посредством естественного света» (1641) также говорит о том, что человеческий разум находится в плену у ложных теорий и идей, которые были сформированы в предшествующей культуре, поэтому он рекомендует отбросить чтение бесполезных, а то и вредных книг, но искать свой путь, руководствуясь светом разума: «В этот мир он [человек] приходит невежественным, и, поскольку ранние его познания основываются лишь на неразвитом чувственном восприятии и на авторитете его наставников, почти невозможно, чтобы воображение его не оказалось в плену бесчисленных ложных мыслей до того, как его разум примет на себя руководящую роль, и в дальнейшем ему нужны большая сила характера или же наставления какого-либо мудреца – как затем, чтобы избавиться от занимающих его ум ложных теорий, так и для того, чтобы заложить первоосновы прочного знания и открыть себе все пути, идя которыми он может поднять свои знания на высшую доступную ему ступень» [198] .

Декарт также использует платоновскую метафору пути-восхождения от твердо установленных частных положений к универсальным: «Ведь все знания, не превышающие возможности человеческого ума, связаны между собой столь чудесной цепочкой и могут быть выведены одно из другого с помощью столь необходимых умозаключений, что для этого вовсе не требуется особого искусства и восприимчивости, если только, начав с самых простых умозаключений, мы сумеем, ступенька за ступенькой, подняться к самым возвышенным» [199] . Тем не менее Декарт полагает, что ему не подходит путь Платона и Аристотеля, он предлагает читателю пойти вслед за ним прямым, более простым и легким путем, отбросив бесконечные блуждания по боковым тропинкам. Декарт устами Евдокса раскрывает свой путь познания, причем в поле его дискурса находятся те же проблемы, которые мы встречаем в «Тимее» Платона: о соотношении души и знания, о Творце и сотворении мира, о ложном и истинном восприятии, об искусственных и естественных вещах (их причинах, изменениях, свойствах и архитектонике), о чувственных и умопостигаемых вещах и их связи с Творцом и вечностью [200] .

В труде «Мир, или Трактат о свете» Декарт предлагает: «Отрешитесь на некоторое время от этого мира, чтобы взглянуть на новый, который я хочу на ваших глазах создать в воображаемых пространствах» [201] . Он рисует альтернативный вариант Вселенной, по сути, обращаясь к платоновскому способу передачи космологии через миф, основанный на непреложных утверждениях [202] . Таковыми утверждениями являются для Декарта сотворение мира Богом, наличие четырех взаимосвязанных элементов, существование законов движения [203] , поскольку он, вслед за Платоном, мыслит Вселенную как округлое тело, включающее разнородные движущиеся частицы [204] , хотя не признает пустого места [205] . Исходя из этого, он пытается объяснить физику движений материи: «Бог – единственный творец всех существующих в мире движений, поскольку они вообще существуют и поскольку они прямолинейны. Однако различные положения материи превращают эти движения в неправильные и криволинейные» [206] .

Если Платон говорил об элементах, которые дружат, где воздух и вода являются связующими, то Декарт делает уточнение об их взаимопроникновении [207] . Декарт, так же как Кеплер, Гилберт и Галилей, приходит к идее единства подлунного и надлунного миров, жестко разделенных Аристотелем: «Мы легко сможем себе представить, что эти смешанные тела все вместе представляют собой только корку, появившуюся над Землей благодаря движению и смешению окружающей ее небесной материи» [208] .

То пространство, в которое, согласно Платону, можно только верить, Декарт мыслит: «Раз уж мы взяли на себя смелость измыслить материю по своей фантазии, наделим ее природой, совершенно ясной и понятной каждому: для этого предположим, что она не имеет никакой формы» [209] . Он отказывается от аристотелианского представления места как ограниченного пространства, где располагается очерченное тело, и предлагает рассматривать его через соотношение «материя – тело – пространство» [210] . Декарт, воспроизводя законы движения во Вселенной, использует интеллектуальное созерцание, и один из основных терминов, который он использует при этом, – «видеть»: «В какую бы сторону ни обратился наш мысленный взор, мы нигде не увидим пустого места» [211] . Пространство философ мыслит в геометрических категориях, которые являются для него основанием очевидности и подтверждают существование Бога [212] .

Но Декарт не забывает о такой проблеме, как обман чувств, которую он раскрывает через популярную в XVII в. поэтическую метафору «жизнь есть сон»: «Можете ли вы быть уверены в том, что жизнь ваша не есть непрерывный сон и все, что вы считаете воспринимаемым вашими чувствами, не столь же ложно сейчас, как тогда, когда вы дремлете?» [213] . Но обману чувств, который возможен при определенных условиях, он противопоставляет ясность разума, для которого существует опасность заплутать в словесных дебрях и сбиться с пути: «И наконец, спим ли мы или бодрствуем, мы должны доверяться в суждениях наших только очевидности нашего разума» [214] .

Размышляя над тем, что такое человек, декартовский Евдокс отбрасывает аристотелианский метод восхождения от понятия к понятию, который, по его мнению, уводит с прямого пути и заставляет человека бесконечно плутать в рассуждениях, отдаляя от истины: человек – это разумное животное (что такое разумное? что такое животное? и т. д.). Он предлагает исходить из отчетливых представлений о том, что человек – это мыслящая вещь, включающая человеческую душу, отличную от животных [215] , и машину-автомат человеческого тела, сделанного руками Бога: «Я стараюсь быть точным и аккуратным и не принимать на веру то, в чем не уверен так же, как в своем собственном существовании, мышлении и в том, что я – вещь мыслящая» [216] .