Таким образом, общая кадровая траектория руководителей субнационального уровня выглядит следующим образом: номенклатура КПСС – советская номенклатура – хозяйственная номенклатура – вненоменклатурные хозяйственники – вненоменклатурные хозяйственники и менеджеры [Там же: 277–278].

Во второй части исследования, посвященной политической социализации и карьерной мобильности субрегиональной номенклатуры КПСС, в центре внимания оказался постсоветский этап карьеры первых секретарей ГК и РК КПСС. Кем стали бывшие партийные руководители городов и районов в постсоветское время? В чем сходства и отличия политической социализации, карьерной инфильтрации и жизнеустройства номенклатуры в советское время и после распада СССР? Для ответа на эти вопросы [503] были изучены жизненные траектории 475 первых секретарей ГК и РК КПСС семи избранных регионов, которые были разделены на три когорты: 1) «застойные кадры» (пришедшие к руководству субрегионами до 1985 г.); 2) «горбачевские кадры» (назначенцы 1985–1988 годов); 3) «последние первые» (избранные в условиях «партийного исхода» в 1990–1991 гг.) [Там же: 280–281].

Результаты исследования позволили сделать ряд важных выводов относительно целого ряда содержательных характеристик различных отрядов номенклатуры. В частности, оно показало, что традиционная для провинции «ценность» – сельское происхождение руководства – сохранялась вплоть до распада СССР. Вместе с тем, если среди первых секретарей ГК и РК КПСС периода «застоя» были только выходцы из села, то следом появились и горожане, что свидетельствовало о некотором изменении «номенклатурных правил» в схемах элитного рекрутирования, связанном с необходимостью притока «несельской крови» хотя бы для работы в горкомах и городских райкомах.

Заметные различия между когортами наблюдались и в характере полученного образования: если в первой когорте явно преобладало типичное номенклатурное образование (сельскохозяйственный вуз и ВПШ), то во второй когорте номенклатурная традиция была серьезно поколеблена (помешал распад СССР), а «образовательное лицо» третьей когорты оказалось полностью размытым и практически вненоменклатурным. Большинство «застойных кадров» были «чужаками»; причем многие из них появились в субрегионе сразу в должности первого секретаря, что было естественно для неконкурентной системы с постоянной ротацией кадров. В горбачевский период ситуация существенно не изменилась, и лишь среди «последних первых» «автохтоны» уже доминировали: «чужаки» спешно покинули позиции [Там же: 283–286].

Первая когорта раньше вступила в КПСС, но позже получила образование. Именно поэтому период попадания в предэлиту у нее оказался более длительным, чем у второй и третьей когорт. Последним было проще стартовать, а стандартная карьера по четким номенклатурным правилам (институт, служба в армии, попадание в предэлиту) давала им возможности раннего карьерного обустройства. Однако у них было одно существенное препятствие – отсутствие вакансий в элитных иерархиях; поэтому быстрый рост сменялся приостановкой карьеры и уходом на «хозяйственный фронт». Третья когорта стартовала еще лучше второй; но первая, старшая, по-прежнему надежно блокировала каналы номенклатурного подъема. В целом карьерная динамика когорт выглядела следующим образом: первая когорта развивалась постепенно и спокойно, не встречая сопротивления сверху. Вторая – взрывно, порционно, прыжками. Третья – замедленно: «“засидевшиеся” вторые, на короткое время ставшие первыми, были изначально неперспективны. М.С. Горбачев убрал первую когорту, освободив место для второй и, посути, сменив политические поколения. Вторая, в поисках лучшего, ушла в 1990–1991 годах сама, впустив в иерархию либо неудачников из своего же политического поколения (рязанский и тамбовский случаи), либо хозяйственников (все остальные)» [Сельцер, 2007: 288–289].

Постсоветская карьера номенклатуры КПСС также оказалась достаточно вариативной. Сельцер выделяет в ней шесть типовых траекторий:

1. «Прыжок в новый строй» (губернаторы, вице-губернаторы, руководители областных управленческих структур, топ-менеджеры; до 10 %). Эта карьера характерна для представителей первой и второй когорт, ставших в 1991–1992 годах новой властью.

2. «Сохранение высоты» (главы районных и городских администраций; около 15 %). Это представители второй и третьей когорт, сохранившие примерно тот же объем власти, что и до 1991 г.; однако к середине 1990-х годов их во власти практически не осталось.

3. «Из первых лиц – в свиту». Представители бывшей номенклатуры пошли на понижение, но сумели выжить и остаться на муниципальной работе на вторых ролях (заместители глав администраций городов и районов, председатели, заместители председателей районных и городских Советов, статусные муниципальные работники; до 35 %). Почти все они – из третьей когорты.

4. «Обмен власти на собственность» (хозяева предприятий; до 25 %). Здесь доминирует вторая когорта – «горбачевские кадры», с большой выгодой для себя вернувшиеся к привычному роду деятельности.

5. «Ортодоксы» (секретари РК и ГК КПРФ; до 10 %). Это осколки первой и третьей когорт, сохранившие ортодоксальную риторику и противопоставившие себя новой власти. Они были весьма популярны в первой половине 1990-х годов, но позднее практически сошли на нет.

6. Уход на пенсию (до 5 %).

Таким образом, доминирующими линиями развития постсоветской карьеры низовой партийной номенклатуры стали муниципальная служба и бизнес [Сельцер, 2007: 290–291].

Проблема взаимоотношений между публичной властью и бизнесом в сфере социальной политики в российских городах и регионах является едва ли не наиболее показательной в плане оценки характера этих взаимоотношений. Насколько они являются добровольными и взаимовыгодными? Каков спектр ресурсов и механизмов давления используется обеими сторонами и в какой конфигурации? Существует ли общий паттерн взаимоотношений между властью и бизнесом или же они заметно различаются в различных городах и регионах? Эти и другие вопросы определяют актуальность исследования данной сферы властных отношений, предпринятого Аллой Чириковой [Чирикова, 2007а; 20076] [504] .

Вопрос о том, насколько распространенными и закономерными являются практики «добровольно-принудительного» участия бизнеса в благотворительных компаниях, инициированных региональными и городскими властями, уже привлек внимание отечественных исследователей [Рябов, 2005; Полищук, 2006: 59–73]. Естественными причинами, обусловливающими административно-политические элиты привлекать бизнес к участию в благотворительных проектах, являются дефицит бюджетных средств для решения социальных проблем и несовершенство налогово-бюджетной системы. Аналогичные проблемы имеют место и в других странах. Но там государство ограничивается в основном правовым и налоговым регулированием благотворительности. В России же оно занимает более активную позицию, стремясь «передать свои социальные обязательства всем, кто согласен их взять» [Чирикова, 20076: 7]. В процессе этого государственные и муниципальные структуры оказывают давление на бизнес, которое может выйти далеко за пределы соответствующих правовых и этических норм. Чирикова не ставит своей целью давать моральные оценки действиям властей или бизнеса в этой ситуации; ее интересует собственно властный аспект проблемы: какие ограничения и ресурсы имеет каждый из акторов? Он менее представлен в отечественной научной литературе, но важен для понимания того, «почему бизнес, привыкший считать деньги, соглашается на подобные затраты? Действительно ли роль игрушки в руках власти неизбежна для бизнеса, или за счет подобной покорности он достигает важных для себя целей? Что произойдет, если власть откажется от целенаправленного давления на бизнес?» [Там же: 14].