Тот факт, что представители оппозиции не чувствуют по отношению к господину глубокую дистанцированность и моральную чуждость, – признак могущества придворной системы и настораживающего отсутствия у политической элиты республиканской культуры. Этого не лишены даже самые яростные противники, поэтому они выступают против господина по неверным причинам и легко склоняются к пониманию и снисходительности. Возможно, самый трагический аспект итальянской реальности состоит в том, что многие из врагов двора не являются друзьями Республики. Они не имеют ни малейшего представления о том, что такое свобода граждан и, как следствие, не могут ни выработать, ни осуществлять политику альтернативы свободе слуг.

По-настоящему невероятный пример отсутствия республиканского духа в рядах оппозиции Берлускони – статья Пьеро Сансонетти, директора Liberazione, органа Партии коммунистического возрождения, написанная после приговора Превити. Уже самое ее начало – небольшой перл искусства превращения враждебности читателя крайне левых взглядов в симпатию путем представления знаменитого узника не врагом рабочего класса, а жертвой государства: «Чезаре Превити в тюрьме, и сам этот факт производит впечатление. Власть имущий в тюремной камере, редкий факт. Мы рады этому? Человек, ради которого пять лет меняли законы и статьи всевозможных кодексов, гражданских и уголовных, чтобы его спасти, богатейший и могущественный адвокат, бывший министр, неприкасаемый депутат, теперь заперт в крошечной камере с решетками, с железной дверью, с раскладушкой, возможно, с газовой плиткой, которой он не умеет пользоваться». После всего этого автор статьи начинает высказывать сомнения по поводу приговора и наказания: «Его следовало осудить, полагаю, если бы были доказательства. Полагаю также, что тюрьма – это чрезмерное самоуправство, ненужная и несправедливая жестокость». Сделав мгновенное сальто в аргументах, достойное классической культуры раболепия, которая видит в законе всегда только инструмент угнетения, а в судьях – тягу к гонениям, он выдвигает предложение принять закон ad personam, который, естественно, будет реализован путем соглашения между большинством и меньшинством: «Сегодня я предлагаю предпринять шаги по освобождению Превити из тюрьмы. И я вижу один-единственный шаг, по-настоящему серьезный и последовательный, который, кроме всего прочего, мог бы привести – в атмосфере столь сильного противостояния правых и левых – к двухпартийному консенсусу в парламенте. Позвольте мне выразить это при помощи шутки (хотя это не такая уж и шутка…): “Закон ad personam – амнистия”». Если кто-то будет против, он, разумеется, окажется консервативным радикалом, «ястребом», более того, если воспользоваться блестящим неологизмом, «кутузником» (prigionista). Бесполезно говорить, что восхищение Берлускони, моральное подчинение и отсутствие республиканской культуры подкрепляют друг друга, так что в результате наша политическая элита не может или не хочет свергнуть его власть.

Итальянцы сумели возродиться из рабства к свободе, когда по крайней мере лучшие из них взрастили в себе презрение к жизни придворных. Именно в эпоху Рисорджименто мы находим самые страстные инвективы против двора. Даже такой политически умеренный автор, как Джоберти вынужден был написать, что при дворе «“видна желчь в сердцах, обман на лицах, сладость в словах, яд в желаниях: презирают простодушие и прославляют хитрость, строят козни против невинности и боятся негодяев, превозносят милости и принижают заслуги”, как говорил один иезуит… Поэтому голос придворного сегодня стал означать не слишком достойное качество у мужчин, а у женщин – бесчестное занятие. Дворы не только искажают идеи, делают обычаи изнеженными и извращенными, благоприятствуют невежеству, лживой и пустой науке, безделью, наслаждениям, гордыне, корыстолюбию властителя и не только отделяют его от жизни города, они также часто запутывают и сбивают с пути общественные дела, противопоставляя законному и явному правительству тайное и незаконное, извращая справедливость в распределении рангов и наград, изгоняя хороших министров, помогая ничтожным людям одержать победу над достойными, плохим – над добродетельными, готовя государственную революцию при помощи дворцовых переворотов и в итоге плетя заговор, непрерывный, усердный, действенный, против добросердечия властителя и счастья родины. Но легче хотеть реформировать и уничтожить двор (хотя такое и возможно), чем сделать это» [125] .

Через несколько лет Джузеппе Верди, прибавив к словам силу музыки, заставил Риголетто бросить проклятие: «Придворные, подлый проклятый род!» Бенедетто Кроче – совпадение из тех, что заставляют задуматься – напомнил своим соотечественникам, когда долгая ночь фашизма клонилась к концу, что возрождение начинается с презрения к двору. Он писал, что «Новые итальянцы», страдавшие и боровшиеся за национальное освобождение, ненавидели придворную Италию, в которой «политическое начетничество не шло дальше советов о хитрости, которые даже не были увенчаны, как у Макиавелли, поэтическим видением человека хитрости и насилия, который изгнал из страны иноземцев и объединил ее в могущественное государство. На смену гражданину пришел придворный, на смену желанию управлять и повелевать – желание служить ради частной выгоды, главной добродетелью при этом становится осторожность в придачу к предусмотрительности и притворству» [126] .

Каким бы рискованным делом ни были политические предсказания, кажется маловероятным, что на смену установившейся в Италии огромной власти придет не придворная, а какая-то другая власть. На горизонте не видно политического лидера, который по-настоящему хотел бы или мог освободить нас от придворных. Более реалистичной мне представляется гипотеза роспуска огромной власти по инициативе самих придворных, которые захотят избавиться от зависимости и завоевать центр, пусть и при более мелком дворе, учитывая, что никто из них не может сосредоточить в своих руках власть, сопоставимую с той, что была у отрешенного от нее и сошедшего со сцены господина.

Если таково будущее, позволительно надеяться, что мы увидим меньше раболепия, меньше лести, меньше коррупции и станем свидетелями пробуждения гражданского сознания. Но это не станет настоящим освобождением, и от опасности возрождения огромной власти не удастся избавиться навсегда. Если вы действительно хотите нанести поражение двору, потребуется сделать смелый выбор, вдохновленный глубокой преданностью идеалу республиканской свободы. Единственная альтернатива свободе слуг – свобода граждан, и только политический лидер, понимающий, в чем заключается эта свобода, и любящий ее всем своим сердцем, может создать в Италии политические условия и обычаи, которые затруднят возрождение придворной системы.

Могу представить возражение: но не лучше ли институциональные реформы, новые законы о выборах? Отвечу, что, если есть человек, наделенный властью, сопоставимой с властью господина, который сегодня управляет центром, нет таких институтов или избирательного законодательства, которые могли бы его остановить. Имеющаяся у него власть над медийной империей, над неограниченными финансовыми ресурсами и широкой сетью его сторонников, объединенных в его собственную политическую партию, может восторжествовать в такой системе, как нынешняя или при президентской или полупрезидентской системе, при мажоритарной или пропорциональной избирательной системе или при любом сочетании этих двух систем. Огромная власть всегда может завоевать согласие народа, а при демократии господствует принцип народного согласия.

Другое дело – рассуждать о том, как можно принять закон – лучше всего конституционный, который бы мешал любому, кто владеет огромным состоянием или медийными империями, занимать политические должности. В республиках прошлого такое бывало, и даже в наши дни есть люди, предлагающие создавать серьезные препятствия для вхождения самых богатых людей в политику. Пример тому – Майкл Блумберг, нынешний мэр Нью-Йорка. Блумберг – очень богатый человек, и у него есть издательская империя, радио и кабельное телевидение. Благодаря своим личным ресурсам он потратил на избирательную кампанию цифру, во много раз превосходящую затраты всех прошлых кандидатов. Однако по конфликту интересов Совет Нью-Йорка, который может только высказывать оценки, но при этом имеет большой авторитет, по сути дела заставил его немедленно уступить все акции, так или иначе связанные с управлением городом. Ему также помешали подарить городской администрации терминалы, которыми она не располагала. Как справедливо заметил Пол Гинзборг, пример Блумберга особенно важен, потому что имел место в Америке – стране, где деньги всегда играли в политике важную роль и где Верховный суд историческим решением 1976 г. не дал хода проекту реформы, предполагавшей ограничить расходы кандидатов на предвыборную кампанию [127] .