Н.С.Хрущев в докладе на XIV съезде КП(б)У разоблачал «польско-немецких агентов», буржуазных националистов, которые открыли национальные школы, и под этой маркой «враги создали гнезда для проведения контрреволюционной работы». Было принято решение о депортации польского населения в Казахстан, и в 1936 г. вывезено более 40 тысяч поляков и значительное количество немцев{24}.

Уже в конце июня 1934 г. значительное ухудшение атмосферы двусторонних отношений как в правительственных, так и в общественных кругах стало темой беседы замнаркома индел Б.С. Стомонякова и польского посла Ю. Лукасевича. По ходу взаимных претензий посол констатировал, что советская пресса «нападает на польскую политику и систематически воспитывает недоверие к Польше». Стомоняков записал, что Лукасевич «крайне огорчен таким оборотом событий, ибо видит, как растрачивается или уже растрачен целиком „весь капитал, который, — сказал он, — мы с таким трудом накопили здесь упорной работой“. Все это является результатом ни на чем не основанного недоверия, существующего у нас по отношению к польской политике»{25}.

В середине 30-х годов в советской печати еще можно было встретить апеллирование к традициям совместного сотрудничества.

На смерть Ю. Пилсудского, наступившую 12 мая 1935 г., откликнулись в числе нескольких советских газет «Известия», опубликовавшие статью-некролог К. Радека. Она ориентировала на продолжение дружественных взаимоотношений и утверждала, что нет лучших гарантий независимости Польши, чем дружба с Советским Союзом, который не посягает на ее суверенитет: «Дружба СССР и Польши, к которой мы горячо стремимся, может спасти Восточную Европу от больших потрясений и может стать краеугольным камнем мира во всей Европе»{26}. Однако на уровне лозунговой пропаганды победоносно утверждалось бессодержательное клиширование плакатных формул революционного сотрудничества в духе гипертрофирования классового начала. Одновременно через ущербно однообразную пропаганду, подчиняя себе сферу культуры и искусства — кино, жанр плаката, поэзию и песенное творчество, официальная идеология внедряла антипольские стереотипы, которые предписывали судить о польском народе по его части — по имущим классам, наделенным всеми чертами отвратительного кровопийцы-угнетателя и эксплуататора. В «Окнах РОСТа» образ наглого, усатого и пузатого «пана» с кнутом и кандалами в руках мелькал в одном ряду с заклятыми врагами советской власти — «наемниками» Антанты и «лакеями» Версальской системы. Усилиями сталинистской пропаганды увеличивался заряд негатива в трактовке советско-польских отношений, осуществлялась адаптация отрицательных стереотипов времен царизма для нужд сталинской тоталитарной внешней политики. Польша все более фигурировала в качестве лютого врага советского народа и приспешника Гитлера, на ней (вместе с Румынией) фокусировался клич-призыв к мобилизации на защиту Страны Советов как «осажденной крепости»{27}.

За этой идеологической обработкой стояла определенная, начавшая приобретать в середине 30-х годов достаточно четкие контуры внешнеполитическая концепция сталинского руководства, касавшаяся идеи совместного советско-германского пересмотра проблемы судьбы Польши. Она проявлялась периодически, и не столько в акциях Литвинова, сколько в нацеленных на налаживание отношений с руководством нацистской Германии планах Сталина. Обе эти линии обнаружились во время «особой» миссии торгпреда Д. Канделаки в Германию в 1934—1936 гг. Хотя Литвинов старался контролировать эту акцию, вопреки ему Сталин вел тайные зондажи и переговоры с гитлеровскими креатурами{28}.

Определенным индикатором эволюции позиции Сталина в то время можно считать ухудшение его отношения к близкой ему в идейно-политическом отношении группе польских коммунистов в Коминтерне, которая традиционно символизировала сотрудничество российских и польских революционеров и перспективу развертывания революционного процесса на западных границах СССР. Ее руководитель — соратник Сталина по Наркомнацу Ю. Лещиньский-Ленский — прошел путь от сектантского курса на форсирование пролетарской революции к «повороту в политике Коминтерна», став одним из его соавторов. Весьма плодовитый публицист, он активно включился в разоблачение планов гитлеровского фашизма, в защиту независимости и суверенности своей страны. Эта линия успешно утверждалась в Коммунистической партии Польши (КПП).

В отношениях руководства делегации ВКП(б) в Коминтерне и его польской секции появилась напряженность. Контакт польских коммунистов со Сталиным разладился.

Вынесение на обсуждение Секретариата Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) осенью 1935 г. вопроса о выполнении КПП решений VII конгресса (надо отметить, весьма успешном) приняло неожиданный оборот. Оно сопровождалось обвинением польских коммунистов в шпионаже и провокации, рекомендацией таких мер «по оздоровлению партии», которые ставили ее на грань ликвидации. Речь шла об упразднении польской секции, не помешавшей «проникновению в ВКП(б) шпионов и диверсантов». Было предписано не допускать эмиграции польских коммунистов в СССР. Поляков в это время в стране было много, одних коммунистов насчитывалось более 5 тысяч, к концу 1935 г. согласно постановлению Секретариата ИККИ о переводе членов братских партий в ВКП(б) 2 тысячи из них вошли в местные партийные организации. Было признано, что КПП «засорена» троцкистами и поляки в местных парторганизациях нежелательны, поскольку «сеяли недоверие к правильности и справедливости приговоров советских судов, данных изменникам народа».

Заявка КПП на легальную деятельность в Польше, на укрепление единого и народного фронта встретила противодействие не только Секретариата ИККИ. Раздосадованный Сталин высказал мнение о высылке польских коммунистов из СССР и явке их с повинной к властям с перспективой помещения в тюрьмы или концлагерь Береза Картуска. Узнав об этом, руководители КПП попросили Сталина принять их и пересмотреть это решение. Встреча закончилась тем, что он предложил им в качестве альтернативы массовый выезд в интербригады республиканской Испании. В СССР после первой волны арестов польских коммунистов 1933—1934 г. Две основные, большие, пришлись на 1935—1936 гг. и на 1937 г., в их ходе были арестованы 3 тысячи коммунистов и многие члены их семей. Погибли более 69% членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, в основном расстрелянные без суда{29}.

Во время подготовки постановления о роспуске партии польских коммунистов Сталин сформулировал свое мнение 2 декабря 1937 г. следующим образом: «С роспуском опоздали года на два. Распустить нужно, но опубликовывать в печати, по-моему, не следует». В предъявленных генсеку ИККИ Г. Димитрову показаниях, данных на следствии арестованными руководителями КПП, присутствовали абсурдные вынужденные признания о подчинении партии пилсудчикам, о стремлении в случае войны СССР с Польшей обеспечить его поражение и т.п. В объяснявших роспуск КПП 16 августа 1938 г. коминтерновских документах фигурировали обвинения ее, в частности, в нарушении безопасности Советского Союза, выражавшемся, например, в выдвижении лозунга права наций на самоопределение «вплоть до отделения» в отношении Западной Украины и Западной Белоруссии, что грозило ссорой Польши с СССР и разъединением польского народа и национальных меньшинств в борьбе с наступлением фашизма внутри страны{30}.

Эти внешнеполитические сюжеты, отражавшие рост недоверия к польским коммунистам, ставшим на позиции защиты независимости и суверенитета своей страны, свидетельствовали о негативном восприятии польской политики. Собственно, еще летом 1936 г., при первом посещении В. Гжибовским Наркоминдела, замнаркома Н.Н. Крестинский без лишней дипломатии заявил ему, что политические отношения между СССР и Польшей — хуже не может быть: Польша находится в орбите германской политики{31}. Дальнейшее развитие событий не разубеждало советских дипломатов в этом: вначале сложные ситуации в польско-германских отношениях тщательно сохранялись в тайне; Гитлер решал свои имперские задачи в мирном стиле, последовательно подрывая устои Версальского договора — заняв Рейнскую область, профорсировав Мюнхенское соглашение, присоединив к Германии Австрию, а потом и Чехию. Ю. Бек не удержался при этом от того, чтобы не прихватить Тешинскую Силезию, что выглядело как подтверждение наличия тайного соглашения.