Фабриковались и другие фальшивые документы, подтверждающие показания лжесвидетелей. В частности, сотрудниками оперативно-следственной группы НКВД был „найден“ так называемый блокнот бывшего бургомистра Смоленска Б.Г. Меньшагина, в котором имелись записи о расстреле польских военнопленных.. Эксперты НКГБ СССР дали заключение, что все записи в блокноте были сделаны Меньшагиным. В сообщении комиссии Бурденко и на Нюрнбергском процессе советским обвинением делались ссылки на Меньшагина и на записи в его блокноте. Как видно из книги Меньшагина „Воспоминания“, изданной в Париже, он никогда не приписывал расстрела поляков немцам и не делал никаких записей об этом в блокноте. После освобождения Меньшагина из тюрьмы (после 25 лет заключения) и его ознакомления с показаниями „опознавшего“ блокнот Базилевского, в своих „Воспоминаниях“ он написал, что они „совершенно не соответствуют действительности“ и ничего подобного не было. Все это легко можно было бы проверить, взяв непосредственно у Меньшагина образцы почерка для исследования. Однако этого сделано не было: работавшие с вещественными доказательствами оперативники были заинтересованы отнюдь не в установлении истины. Выводы экспертизы почерка Меньшагина нельзя считать обоснованными и объективными. Объективно в них только то, что почерк в блокноте и на четырех образцах почерка, представленных на исследование, идентичен, но кому он принадлежит, неизвестно. Утверждение Базилевского, что это почерк Меньшагина, не может приниматься во внимание, поскольку он сотрудничал с НКВД. С учетом всех этих обстоятельств, а также того, что самого Меньшагина скрывали в Московской, а затем Владимирской тюрьме и не взяли у него подлинных образцов для сравнительного исследования, следует признать, что „блокнот Меньшагина“ — фальшивка, сфабрикованная в НКВД{51}.

Таким образом, все описанные в сообщении комиссии Бурденко документы, найденные экспертами В.М. Смольяниновым, К.П. Зубковым и П.С. Семеновским во время эксгумации в 1943 г. в Катыни, якобы подтверждающие дату расстрела — осень или сентябрь-декабрь 1941 г., были сфальсифицированы.

При этом при подборе экспертов и оказании давления на них использовались такие же преступные методы, как и в работе со свидетелями. В частности, участвовавший в работе комиссии Бурденко и „лично нашедший“ много документов, подтверждающих вину немцев в расстреле поляков, судебно-медицинский эксперт Зубков до этого допрашивался в качестве свидетеля в 1943 г. И пояснял, что служил в Красной Армии, был контужен, попал в плен, после чего вернулся домой и в период оккупации работал в Смоленске судебно-медицинским экспертом. Явно играя на руку следователям, он „показывал“, что во время проведения эксгумации в 1943 г. был в Катынском лесу и лично убедился, что трупы хорошо сохранились. Их руки были связаны веревкой, похожей на немецкую, поэтому он пришел к выводу, что поляков расстреляли немцы. С освобождением Смоленска Зубков написал заявление об этом, затем дал показания органам НКВД, после чего был привлечен к участию в эксгумации и выполнял определенные задания с подкладыванием документов. Он выступал на пресс-конференции по итогам работы комиссии Бурденко. В итоге вырисовывается следующая картина. Несмотря на то что Зубков сотрудничал с немцами и что в его действиях просматривались признаки дезертирства из армии, за что в то время предусматривалась смертная казнь, его не только оставили на свободе, но и сделали важнейшим свидетелем. Кроме того, в нарушение процессуального закона его допустили к работе вместе со Специальной комиссией Бурденко в качестве судебно-медицинского эксперта. Зубков в состав комиссии не входил, итоговый документ в качестве эксперта не подписал, к государственной награде по итогам работы комиссии Бурденко представлен не был, хотя именно он „нашел“ наибольшее количество сфальсифицированных документов{52}.

Эксперты обратили внимание и на следующие обстоятельства. Чтобы рассеять возможные сомнения в существовании лжесвидетеля Ветошникова, который якобы являлся начальником лагеря № 1-ОН НКВД, сотрудники НКГБ СССР подготовили фальшивый рапорт от его имени, будто бы написанный в августе 1941 г. на имя майора госбезопасности Сопруненко. Как видно из личного дела самого Сопруненко, ему было присвоено это звание только в марте 1942 г., т.е. „рапорт Ветошникова“ был написан задним числом, после марта 1942 г. В действительности не существовало ни лагерей № ОН-1, ОН-2, ОН-3, ни лейтенанта или майора госбезопасности (в разных советских документах по-разному) Ветошникова, а его допрос комиссией Бурденко был сфальсифицирован{53}.

Рабочий отчет о деятельности судебно-медицинской комиссии в Катынском лесу от 1 февраля 1944 г., подписанный главным судебно-медицинским экспертом Наркомата здравоохранения СССР В.И. Прозоровским, формально соответствовал определенным канонам, а на деле обеспечивал решение контрпропагандистских задач при сохранении видимости правдоподобия. Задачи ставились традиционно — как установление личности покойных (что было проделано сугубо выборочно и формально, без соотнесения с предыдущей идентификацией), выявление причин смерти (что было очевидно, давно установлено и не требовало ни повторного, ни изначального полного вскрытия), а также определение давности погребения (что для подгонки сроков под привходящие обстоятельства делалось неадекватными методами — в основном с опорой на „показания“ псевдосвидетелей и авторитет экспертов, пользовавшихся бездоказательными аналогиями).

Акт судебно-медицинской экспертизы содержал положения, которые явно не входили в компетенцию экспертов и не могли быть подтверждены ими. Например, констатация уничтожения поляков, которые якобы находились на строительно-дорожных работах около Смоленска до самой оккупации на основании директивы из Берлина и т.д. и т.п. Акт содержал заведомо лживое утверждение, будто бы комиссией не было обнаружено никаких следов работы медиков во время предшествующей эксгумации и она обследовала „нетронутый“ материал. Более того, в акт была включена сентенция, якобы тщательные изыскания комиссии не подтвердили наличия могил, в которых были бы трупы гражданских лиц. И это в Катынском лесу, где в настоящее время при помощи польских специалистов установлена локализация 600 захоронений! Сам Бурденко этот документ не подписал, но, как стало известно со слов друга Н. Эйдельмана — профессора В.С. Лельчука, информировавшего авторов этой книги, на сомнения членов отреагировал однозначно: подпишите или нет, ваши подписи будут стоять.

Судя по позднейшим высказываниям членов комиссии, у них не было убежденности в доказательности неточных, путаных документов, которые уже 25 января были сданы в спецчасть, а материалов лабораторных анализов никто никогда не увидел. Их следы не были обнаружены и в ходе прокурорского расследования. Сам Н.Н. Бурденко, тяжело больной, позднее признался, что НКВД сфальсифицировал дело, в том числе сроки совершения катынского преступления. Это подтвердила и невестка Н.Н. Бурденко в беседе с Ю.Н. Зорей. Показания свидетелей снимались на кинопленку в присутствии наркома госбезопасности В.Н. Меркулова, но оказались столь заученно неубедительными, что, как уже говорилось выше, по предложению А.Н. Толстого были заменены дикторским текстом.

Таковы были результаты следственных действий“. На этом мы заканчиваем цитирование записей А.Ю. Яблокова.

Комиссия ученых-экспертов, работавшая под эгидой Главной военной прокуратуры и под руководством академика Б.Н. Топорнина, констатировала в своем заключении: „Сообщение Специальной комиссии под руководством Н.Н. Бурденко, выводы и заключение комиссии под руководством В.И. Прозоровского, проигнорировавшие результаты предыдущей эксгумации и являвшиеся орудием НКВД для манипулирования общественным мнением, в связи с необъективностью, фальсификацией вещественных доказательств и документов, а также свидетельских показаний, следует признать не соответствующими требованиям науки, постановления — не соответствующими истине и поэтому ложными“.

Преодолевая в ходе расследования многочисленные трудности и препятствия, Генеральный прокурор СССР Трубин и сотрудники ГВП апеллировали к Президенту СССР, докладывая лично Горбачеву о ходе дела. Уже 17 мая 1991 г. Трубин сообщал, что есть основания „сделать предварительный вывод о том, что польские военнопленные могли быть расстреляны на основании решения Особого совещания при НКВД СССР в течение апреля—мая 1940 года“ через УНКВД трех областей и захоронены в Катынском лесу, в районе с. Медное и в 6-м квартале лесопарковой зоны г. Харькова». Он докладывал, что следственные дела на расстрелянных и протоколы особого совещания не удалось отыскать, хотя имеются многочисленные косвенные доказательства. Равным образом из показаний бывших ответственных работников НКВД следует, что имелось постановление ЦК партии за подписью Сталина о ликвидации этих военнопленных. В связи с этим Генеральный прокурор СССР просил дать поручение общему отделу ЦК «проверить наличие архивных материалов (возможно, совместных решений ЦК ВКП(б) и СНК СССР) по указанному вопросу и копии их передать в Прокуратуру СССР». Таким ему представлялось вероятное партийно-государственное решение высшего уровня. Кроме того, Трубин информировал о даче предварительного согласия в ответ на просьбы польской стороны на совместное проведение эксгумаций в соответствии с имеющимся договором о правовой помощи между двумя государствами и полное ксерокопирование и передачу материалов дела{54}.