…Да, в нашей истории много воды. Счет за воду оплатила Налоговая инспекция. А Стинне не забеременела.

Ранним июньским утром 1989 года отец открыл невзрачное письмо из Налогового управления и ощутил самый сильный приступ головокружения из тех, которые ему случалось пережить. Дело было плохо. В последнее время у него уже было несколько приступов головокружения. За два дня до этого один из ставших теперь обычными скандалов с Лайлой принял невиданные размеры, и Нильс на сей раз не смог просто стоять к ней спиной, всматриваясь в темные стекла. Нет, он внезапно обернулся и в пространной речи представил свою версию всей истории. Официальная версия состояла в том, что он трудоголик, который думает только о своей работе — и ни о чем другом. Когда Лайла дважды в месяц считала необходимым излагать эту версию, он обычно с ней соглашался. Говорил, что постарается взять себя в руки. Будет работать немного меньше, будет более внимательным мужем и отцом… Обещания эти произносились с равной долей раздражения и искренности — и всегда с обезоруживающей улыбкой, потому что в глубине души он был уверен в ее правоте. Но однажды июньским вечером 1989 года, стоя к ней спиной, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, и изложил совершенно другой взгляд на происходящее.

Это была история о мальчике с большими ушами. Рожденном в уборной. Над которым измывались уличные мальчишки. Которого обучили искусству яйцепинания… О мальчике, которому благодаря жесткости и коммерческой хватке удалось чудесным образом заполучить золотой горшок с сокровищем. Горшок украли — но что поделаешь? Он не затаил злобу. Не предавался мрачному настроению. Нет, никакие лесные духи никогда сквозь него не проходили. Может, он сбежал из дома, как некоторые? Разве он — несмотря на всякие неурядицы — не продолжал поддерживать отношения с родителями? Разве не он оплачивал похороны сестры? Разумеется, он.

Но когда-то он был скромным молодым человеком, и все знают, что это значит. Такие молодые люди предаются неясным мечтаниям. Они сидят в своих комнатах, хотя им следовало бы сбежать из дома, и читают книги при свете лампы. Такой вот тип человека, которому требуется пинок под зад. И как раз такой пинок он и получил, когда однажды, в конце шестидесятых, держа под мышкой «Врача и скальпель», открыл дверь багетной мастерской и увидел свою будущую жену. Удар молнии. В одно мгновение скромный молодой человек стал взрослым. Чувствуя бурную радость оттого, что наконец-то вступил в жизнь и смог вернуться к старой мечте о сокровище под радугой. Чтобы ни в коем случае не превратиться в такого человека, как его отец. Не позволить жизни себя обмануть, не сидеть без дела, накачиваясь пивом.

Но когда он наконец начал зарабатывать деньги и каждый вечер мог, вернувшись домой, сказать: вот эти и вот эти заказы выполнены, вот столько-то денег мы сегодня заработали, она начала говорить презрительно о деньгах — она, которая дала всему этому толчок! Она начала обсуждать социалистические идеи во время деловых обедов, ворчать на Сливную Пробку, который, между прочим, не только прекрасный компаньон, но и его единственный друг. Как будто зарабатывание денег — это преступление. Как будто стремление к достижению поставленных целей — это ненормально! А ведь он, что бы она ни говорила, человек, который заботится о своей семье, и им никогда не пришлось переезжать с места на места, влача жалкое цыганское существование, — как это было в его детстве.

Конечно же, он совершал ошибки. Например, слишком круто взялся за реорганизацию багетной мастерской. Очень может быть, он слишком увлекся, и у него был приступ начальственной мании величия. Но в конце концов он послушался и перестал настаивать. Повозмущавшись его способом ведения дел в мастерской, она вообще потеряла к ней всякий интерес. Да-да, она продала ее Ибу и пошла учиться… И в то время, когда она целиком сосредоточилась на книгах и погрузилась в учебу и больничную практику, вовсе не он отдалился от семьи. Это она покинула семью. Завела новых друзей, с которыми невозможно нормально разговаривать. У нее появилась новая жизнь, за которой он может наблюдать только со стороны. Это она, совершенно помешавшись на «Врачах без границ», начала в конце концов думать только о больных детях всего мира и даже не заметила, что у собственной дочери проблемы. Что семнадцатилетнему сыну до сих пор мерещатся собачьи головы. Что, она все еще не понимает? Все как раз наоборот! Дело в ней! А вовсе не в нем! Черт возьми! — зарычал Нильс так громко, что разбудил нас со Стинне.

Обрывки отцовской версии истории проникали через стены, но у нас не было никакого желания идти в прихожую, чтобы подслушивать. Мы перестали играть в шпионов, и наш мир не рассыпался на части оттого, что родители ссорились. Для нас их ссоры означали только то, что они мешают нам спать, и Стинне шла в ванную; я слышал, как она включает воду, и моему внутреннему взору представала русалка, погружающаяся с открытыми глазами в ванну. Она смыла так много слоев своего прошлого «я», что мне стало трудно узнавать ее. Я надевал наушники и сидел, уставившись на настольную лампу. Фрагменты истории о молодом человеке, которому требовался пинок под зад, напомнили мне меня самого, и я, доставая книгу по искусству, рассеянно ее перелистывал. Это была моя первая книга по искусству — мне подарил ее дедушка на день рождения, потому что мне — в отличие от многих других — нравились его кубистические картины, хотя меня уже тогда заинтересовали книги о символизме в живописи, книги, которые я нашел на дальней полке в доме на Тунёвай.

— Все как раз наоборот! — кричал отец из гостиной. — Разве не понятно?

Когда они закончили ругаться и когда сестра стала настолько чистой, насколько это было возможно, у отца в гостиной, после того как мама ушла в спальню, случился приступ головокружения — о чем мы не могли знать. Мы также не знали, что он всю ночь, прихлебывая кофе, просидел на диване, и его новая версия окончательно утвердилась у него в голове. «Откуда все это взялось? — думал он. — Почему именно сейчас?» Под официальной версией истории о Нильсе Джуниоре Ушастом — вечно отсутствующем отце семейства — внезапно, словно подводный хребет, проступила новая. Но эта история еще не закончилась. В ней по-прежнему все могло измениться.

Это было за два дня до того, как он ранним утром открыл упоминавшееся выше письмо, и когда, проспав несколько часов на диване, он проснулся на следующий день, ему совершенно не захотелось вставать. Он лежал на спине, положив руки под голову, и взгляд его скользил по потолку. Лайла ушла, не разбудив его. Дети были в школе. Впервые за долгое время он оказался один в доме, и тишина наполнила его странным чувством: что-то было не в порядке. Он перевел взгляд на стены. Коричневые джутовые обои на стенах гостиной, отвратительная картина, которую он повесил, чтобы не портить отношения с отцом, потертая мебель — для успешного бизнесмена не очень-то приличная гостиная; действительно, дом нуждается в заботливых руках, подумал он, с удивлением глядя по сторонам, потому что, лежа на диване, он — в сорокатрехлетнем возрасте — вдруг понял, что же именно не в порядке: ему не хотелось идти на работу. Это было совершенно новое чувство, и он забеспокоился, поскольку всегда, в любую погоду, ощущал несказанную радость, стоило ему только утром сесть в свой «мерседес», нажать на прикуриватель, включить радио и поехать в офис. Но сейчас у него не было ни малейшего желания куда-либо ехать. Минуту спустя он позвонил секретарше и сообщил, демонстративно покашливая, что заболел.