– Были у вас друзья на фронте?

– Самые близкие друзья у меня были еще с училища, но к весне 42-го из них почти никого не осталось… Например, Леша Лычев, ленинградец, очень начитанный и эрудированный парень. За три года училища он 90 дней провел на гауптвахте, и его не отчислили только потому, что у него были высокопоставленные родители. Но, несмотря на все, он все равно хорошо окончил училище и был у меня отличным заместителем роты. Погиб зимой 1941-го под Ладогой… А когда у меня на глазах умирал Масюков (он на фото справа от меня), я плакал… Тогда нас, двенадцать саперов, послали уничтожить ДОТ, а вернулось только пятеро… Его кишки вываливались наружу, говорить он уже не мог и только смотрел на меня… А тот ДОТ мы так и не уничтожили…

– Случаи трусости вам не приходилось наблюдать?

– Почти нет. Но когда мы стояли под Ленинградом, то нам прислали двух лейтенантов. Причем оказалось, что они бывшие рабочие знаменитого Кировского завода. А к ленинградским рабочим, тем более с Кировского завода, у нас очень уважительно относились. Но эти двое оказались такими трусами, что мы не знали, как от них побыстрее отделаться. Держались они вместе, постоянно о чем-то шушукались. На них не было никакой надежды, поэтому приходилось дублировать задачу их заместителям. Вскоре одного из них арестовали за то, что он умышленно нанес себе страшный ожог, и больше мы его не видели. А второго, чтобы избавиться от него, мы … отправили на курсы повышения квалификации. И что вы думаете? Он вернулся к нам через шесть месяцев уже старшим лейтенантом. Но он совсем не изменился и все равно погиб. И на фронте я убедился, что труса смерть все равно настигнет…

– С немецкими снайперами вам доводилось сталкиваться?

– В обороне под Ленинградом их было очень много, и они очень досаждали. Старались выбивать командиров и расчеты орудий. Было и много «кукушек», причем многих из них приковывали цепями. Но некоторые из них не стреляли, и их брали в плен, а некоторые отстреливались до последнего.

А с нашей стороны были «охотники за кукушками», причем были и девушки-снайперы. Должен вам сказать, что они одним своим присутствием очень поднимали настроение солдатам. Хотя вообще женщинам на фронте было очень тяжело. Например, что доводилось видеть и испытывать санинструкторам… Хотя про них и всякие анекдоты ходили, но всегда я презирал таких рассказчиков.

– Ваша семья и семья жены пережили оккупацию. Они что-нибудь рассказывали о том периоде?

– Нам, наверное, повезло: и в нашем селе, и в селе жены стояли румыны. Конечно, преследовались семьи активистов, коммунистов и красноармейцев, но зато любые вопросы можно было «решить» за деньги. Можно было откупиться.

Я ведь уже вам рассказывал, что в селе у жены даже еврейские семьи откупались, хотя моего отца и брата местные полицаи несколько раз допрашивали «с пристрастием». Достаточно сильно избивали. Но попыток призвать отца и брата в королевскую армию не было. А когда село освободила Красная Армия, то их мобилизовали, хотя брату было только 17 лет, а отцу 49 лет. Отец служил пулеметчиком, закончил войну в Болгарии, а брат на Кицканском плацдарме стал инвалидом, вернулся домой слепым…

– Что-то вас поразило за границей?

– Бросался в глаза уровень жизни. Хотя, например, в Румынии города красивые, но села были еще бедней, чем у нас в Молдавии. Зато в Венгрии, даже когда мы останавливались в селах, то нам сервировали стол, как в ресторане.

– Бывали случаи мародерств, изнасилований, совершенных советскими солдатами?

– В нашей румынской дивизии дисциплина была на высоком уровне, и таких случаев я не помню. А вот солдаты из обычных частей иногда вели себя развязно, многое себе позволяли… Но с этим боролись, даже был специальный приказ о расстреле на месте за мародерство и т. д. И этот приказ исполнялся. Я, например, однажды лично видел такой тяжелый эпизод. В Венгрии к группе местных женщин подошел солдат в казацкой форме и выбрал из них с недвусмысленной целью самую красивую девушку. Но другая женщина знаками сама предложила себя вместо той юной девушки, которую он выбрал. Это увидел один советский офицер, подошел и прямо на месте застрелил этого казака… Причем то, что он не прав, посчитал не только я, но и эти женщины. Они начали плакать, сочувствовали этому солдату, а к офицеру у них даже появилась ненависть… Я считаю, что в этом случае было вполне достаточно отвести солдата в комендатуру для разбирательства.

– Почему вас демобилизовали из армии в 1944-м?

– Я только потом узнал, что еще когда шел отбор офицеров-молдаван для румынской дивизии, то одновременно велся отбор и офицеров-специалистов для работы в сельском хозяйстве, и меня ошибочно занесли в этот список. После боев за Дебрецен мне сообщили, что у меня новое назначение. Мне нравилось служить, я любил инженерное дело, у меня хорошо получалось. И поэтому когда меня, не спрашивая моего мнения, уволили в запас и направили в распоряжение ЦК КП Молдавии, я был очень огорчен и разочарован. А нашу дивизию, хоть она и отличилась в боях, расформировали, а людей передали различным румынским частям. К тому времени из 150 офицеров-молдаван в строю оставалось всего 50 человек…

– Вам что-то удалось привезти с собой из-за границы?

– В Румынии нам платили леями. И что нам с ними было делать? Не в Союз же их везти, поэтому мы их как-то тратили. Пару раз в ресторане погуляли, а для сестры и невесты я купил материал в Румынии. Но тогда был перечень, что можно ввозить в Союз, а что нельзя. Трофеев же у меня никаких не было, они могли быть у трофейной команды, например. А вот советник командира дивизии отправил в Союз целую машину вещей. Я знаю об этом, потому что я на этой машине ехал до границы.

– Как вы узнали о Победе?

– Я тогда уже был на партийной работе, нас вызвали в Тираспольский райком партии, сообщили, и мы разъехались по селам проводить митинги. А вскоре уже начали встречать первых демобилизованных солдат, и мне довелось встречать отца. Из нашего села 494 человека не вернулись с фронта…

– Часто вспоминаете войну, снилась она вам?

– Сны мне стали сниться только в последнее время. А чаще всего вспоминаю, конечно, выход из окружения под Синявином…