Но как только танк срывается с места вперед, то, кроме как об атаке, уже ни о чем не думаешь. Переживаниям нет места. Все прошлое, все не имеющее отношение к бою, как-то моментально исчезает из сознания, будто острой бритвой срезало…

– Были комсомольцем? Как вообще проводилась политработа в танковых батальонах?

– Конечно, был комсомольцем. Как мне помнится, в экипажах танков к 1945 году вообще беспартийных не было, все: или комсомольцы, или коммунисты. Осенью 1944 года, перед атакой, нас всех обязали написать заявление о приеме в партию, что мы и сделали, но потом эти документы где-то пропали, так что в ВКП(б) обошлись без меня.

А политработа в батальоне?.. Проводились довольно часто какие-то политинформации, митинги перед наступлением, а что еще должны были делать политработники?

И так достаточно на нашу голову. Один раз меня комсорг спросил: «Сержант, а ты что, сирота? Никому не пишешь, и тебе писем нет…» Я промолчал, а как ему объяснить, что никому сознательно не пишу, поскольку сам себя уже давно схоронил…

Замполитом батальона у нас был капитан средних лет, который все время требовал: «Шистер! Сбрей усы!» Чем-то ему усики мои не нравились, он считал их «несоветскими».

А замполитом бригады был подполковник, по фамилии… кажется, Можаров.

Когда за три подбитых танка в конце войны меня представили к ордену и мой наградной лист попал на подпись к начштаба бригады, который, прочитав вслух мою фамилию и «пятую графу», сказал: «Этот перебьется», то замполит бригады, стоявший рядом с начштаба, даже не возразил. А вроде должен был, как замполит, сказать свое «партийное слово», мол, в нашей стране все равны… Старший писарь штаба служил раньше в нашем батальоне, так он мне это «обсуждение» потом очень живо описал…

– Кем пополняли танковые батальоны?

– Все пополнение шло с отдельного учебного танкового полка, был такой в составе фронта, или к нам еще приходили маршевики с уральского УТП.

На Сандомире пришло пополнение, все с 1926 года рождения, сидим вечером в широком кругу у костра, и один сержант, из новых, мне заявляет с ухмылкой: «Все твои Ташкент оккупировали, один ты, дурак, на фронте торчишь». Я еще не успел подумать, что ему ответить, как мой товарищ, кубанский казак Володя Текушин, потащил этого сержанта в сторону, мол, пойдем, поговорим. Через минуту сержант вернулся и извинился передо мной. Я сказал ему, что все в порядке, земляк, конечно, забудем, но ты лучше язык попридержи, а то вон напротив тебя сидят Шахнович и Троянкер, и если ты им такое скажешь, то у них с тобой разговор будет короткий. Тут появляется Ваня Иванов, наш татарин, которому русское имя и фамилию дали в детдоме, и говорит этому сержанту: «Еще раз только что-нибудь такое вякни…»

– Такая вещь, как боязнь «фаустников», была в батальоне?

– Получить от немцев фаустпатрон в борт боялись все танкисты, я думаю, что исключения не было. Для нас «фаусты» были как бич божий. В Губине против нас воевали истребители танков, вооруженные исключительно фаустпатронами, украинцы – предатели, остатки дивизии «Галичина». Действовали они смело, да еще кричали нам из-за завалов: «Мы вам здесь зробим Сталинград!»

– Давайте перейдем к «общим и бытовым» вопросам. Как кормили танкистов?

– Снабжение у танкистов всегда было хорошим. И конечно же, продуктовые трофеи были для нас дополнительным пайком. В Германии все подвалы были набиты продуктами и мешками с мукой. Как где остановимся, сразу достаем сковородку и печем блины или оладьи. А танковые НЗ съедали всегда еще до боев – а вдруг мы сгорим, так зачем добру пропадать?

– Трофеи для Вас были важным стимулом?

– Скорее всего, нет. Мечтал иметь фотоаппарат, но мне такой трофей так и не попался. Когда демобилизовался в 1947 году, то мне вручили на складе итальянское пальто на меху, при этом кладовщики сказали, что это из немецких «лагерных» запасов, мол, когда немцы в концлагеря людей со всей Европы свозили, то забирали у них всю хорошую одежду и складировали. Наверное, это пальто было именно такого «происхождения», ведь мы тогда находились рядом с бывшим концлагерем Заксенхаузен. Что еще привез? Как сувенир – одну ложку и одну вилку, взял из сервиза. В Германии зашел в пустой особняк. На столе куча дерьма, зеркала постреляны, верный знак того, что пехота уже прошла. Открыл комод, а там в коробке столовый сервиз, вот и взял на память по одному предмету. А серьезных трофеев не привез, тогда о них вообще не думал, да и чужое брать… было как-то совестно. Кстати, когда мы шли к Праге, то на дороге стояли специальные команды и скидывали с танков и машин, прямо в кучу, в кювет, все притороченные и привязанные узлы и чемоданы с трофеями. При этом еще нас материли: «Вы, б…, воевать собрались или в обозе служите?!» Единственное, о чем жалею, что не привез с войны, так это охотничье ружье. Знал бы, что после войны охота станет моей страстью, так обязательно бы нашел хорошее охотничье оружие.

– Любили охотиться?

– Да. После войны жил в Чернигове и часто ходил на охоту. Конечно, у нас не сибирская тайга, но на кабана, зайца и лису охота была знатная. У меня было немецкое ружье «зауэр» – «три кольца» и охотничья собака – медалистка, породы фокстерьер, получившая на выставках восемь медалей. Много раз ездил на охоту к Синилову, он жил неподалеку от меня, в Лоевском районе, в Белоруссии. Синилов после войны вернулся к себе на Гомельщину, работал в сельпо, потом инструктором райкома, так у них там в лесах и серьезная живность водилась. Вместе с бывшим механиком-водителем, моим добрым фронтовым товарищем, мы и ходили на охоту. А после «сидели за литром» и вспоминали тех, кто сгорел в танках, на боевом пути нашей 111-й ТБр от Буга до Праги…Вспоминали свою фронтовую молодость…