— Ну… — впал после этих слов в размышления Федя. — А вы-то сами, к слову говоря, для чего мне об этом рассказали?

— По двум причинам, — сказал Яков Ефимович. — Во-первых, потому, что я честный человек и не могу, получив наиважнейшую информацию, не уведомить о том родную милицию… о чем, между прочим, семь минут назад я вам, Федя, уже докладывал. А во-вторых, я прошу у вас позволения самолично присутствовать при поимке маньяка в качестве репортера. Это же будет замечательный репортаж! О том, как наша славная милиция вовремя среагировала на сигнал от обеспокоенных граждан и разоблачила маньяка! Готовьте дырочку для ордена, Федя…

— А другие обеспокоенные граждане, помимо вас, еще имеются? — спросил Федя.

— А то как же! Ждут в условленном месте и готовы к выполнению своего гражданского долга!

— Стало быть, свидетельская база имеется, — констатировал Федя.

— А то как же ей не быть, — сказал Яков Ефимович. — Они же заодно и понятые.

— Ну… — сказал Федя. — Ладно. Этим делом я займусь самолично. Вот прямо сейчас и займусь.

— Можно, разумеется, и сейчас, — сказал Яков Михайлович. — Но, я так думаю, лучше вечером… даже ночью… где-нибудь ближе к рассвету. Чтобы, значит, этот маньяк меньше всего нас ожидал и не оказал нам сопротивления. Вот они-то, эти сознательные граждане, о которых мы только что с вами беседовали, нас с вами туда и отведут. Ой, ой, какие мерзкие дела творятся в этом собачьем мире…

— А ежели, — засомневался Федя Гвоздев, — они до вечера того… исчезнут в неизвестном направлении?

— Я вижу, Федя, — назидательно сказал Яков Ефимович, — что вы ни черта не разбираетесь в жизни… уж простите старика за такие резкие эпитеты! Вы, судя по всему, очень слабы в психологии! Скажите-ка, а вы сами, будь вы на месте того маньяка, разве не пожелали бы продлить, так сказать, процесс наслаждения на как можно более длительное время? Ну, вы только себе вообразите: ночь, тишина, одиночество и тут же — на все готовая юная особа… эдакий сладкий персик! Ведь это же, скажу я вам, такое удовольствие, которое может длиться вечно… до самой зимы! Или вы, Федя, станете меня уверять в том, что я-таки не прав?

— Ну… — ответствовал Федя Гвоздев, на чём, собственно, разговор и закончился.

Андрей и Рита, разумеется, не знали, что это — их последняя совместная ночь, да даже и не вся ночь целиком, а всего лишь — половина ночи. Они не знали, что скоро для них всё закончится…

Вначале они ужинали. От купленных вчера на вокзале продуктов осталось всего ничего, так, какие-то крохи и еще — огромная вяленая рыбина. Рыбину по просьбе Риты они есть не стали. «Это, — сказала Рита, — рыба из самого Зурбагана. Пускай она с нами и вернется в Зурбаган, хорошо?» «Само собою!» — смеялся Андрей, целуя Риту.

Вина в бутылке оставалась самая малость, и эту малость Рита откровенно, демонстративно, медленным взмахом руки частью выплеснула себе на грудь, а частью — себе на бедра.

— Ну? — глядя Андрею в глаза, призывно сказала Рита. — Я женщина, или я не женщина?

— Конечно, женщина! — сказал Андрей.

— Тогда чего же ты ждешь?

Рита снова и снова подставляла свое тело под поцелуи.

— Однажды, — лепетала она, — на мою ладонь упал желтый лист… Была осень. Я, конечно, и раньше знала, что осенью листья желтые, и что они облетают… но почему-то не придавала этому значения. А тут вдруг удивилась. Лист был резной и крупный… это был кленовый лист… и я вдруг увидела, что весь мир наполнен падающими листьями… и все вокруг было таким удивительным и непостижимым, что мне захотелось плакать. Это было в городском сквере… я нашла скамейку, где никто не сидел, присела на нее и всплакнула… а желтые и красные листья все падали и падали… И каждый из них словно бы пел. Мир был наполнен тихими голосами падающих листьев… это была удивительная и непостижимая музыка… они падали, падали, падали…

Потом Андрей, лежа на сене, сквозь полуоткрытую дверь вагончика задумчиво смотрел во тьму, а Рита, смеясь, играла с рыбиной.

— Когда мы приедем в Зурбаган, — сказала она Андрею, — я отпущу ее в море, там она оживет. Вот увидишь, оживет и уплывет — далеко-далеко! Как ты думаешь, когда мы доберёмся до Зурбагана?

— Завтра, — сказал Андрей.

— Завтра? — тут же прекратила свою игру Рита. — Нет, и впрямь — завтра?!

— Завтра. Настанет утро, мы отправимся с тобой в город… я думаю, что все утряслось, и никто нас уже не ищет… я рассчитаюсь с работы, ты соберешь свои вещички, предупредишь свою маму — и мы уедем.

— В город, — задумчиво сказала Рита. — А, может, не надо в город? Ты знаешь, я почему-то боюсь… Я боюсь, что если мы пойдем в город, он нас разлучит… он нас проглотит… мы там затеряемся… и больше никогда уже не встретимся. Я не хочу в город. Давай уедем так… без возвращения в город. Если не в этом вагончике, то в каком-нибудь другом…

— Пока мы не обрежем все веревки, которыми привязаны к этому городу, мы никуда не сможем уехать, — сказал Андрей. — Мне нужно рассчитаться с работы, забрать документы, тебе — поговорить с матерью.

— Наверно, ты прав. Но я все равно боюсь… Я боюсь не только за себя и за тебя, но еще и за него… за того, кто сейчас живет внутри меня. Мы с ним боимся вместе… у нас один общий страх на двоих.

— Иди ко мне, — сказал Андрей. — И — ничего не бойся. Будем считать, что мы только на несколько часов завернули в этот город, а следующая остановка — уже Зурбаган. Спи, моя девочка, спи. Завтра у нас будет непростой день…

— Завтра мы попрощаемся с нашим замечательным душем, — сказала Рита, — и с нашим вагончиком. Надо обязательно попрощаться и с вагончиком, и с душем… и еще нам надо не забыть про рыбину, чтобы отпустить ее затем в море.